Здравствуйте, Алексей!
Было радостно от того, что вышел фильм НВО про Вас.
Все билеты что на премьерный показ, что на повторный разлетелись ужасно быстро. Его пока нет в свободном доступе, но две почетные награды на Сандэнсе он уже получил, как Вы знаете. Мне всё же удалось выкупить билеты на онлайн-показ и посмотреть его раньше. Думаю, он на многих произведёт впечатление.
Пару дней назад смотрела интервью Дэниэла Роэра и поймала себя на удивительном совпадении. Еще в первых числах января я начала, было, писать 4-ю главу фантасмагории «Тень», первую часть которой Вам присылала. Я долго думала, какое название придумать той местности, куда попадает главный герой. И вдруг в моей голове само по себе выплыло это слово «Шварцвальд». Не знаю, откуда и почему. Я погуглила – оказалось, что это немецкий лес, окутанный мифами и легендами. «То, что надо», — подумала я.
Каково же было моё удивление, когда я услышала, как Роэр сказал: «Первый раз с Алексеем мы встретились в Шварцвальде…». Невольно поверишь в неслучайные случайности. Так что решила прислать Вам вторую главу. Надеюсь, Вам её передадут. За третью еще надо взяться. Кстати, пишу я обычно под псевдонимом Амалия Городецкая на Прозе.ру.
Радует, что мир помнит о Вас и знает, что Вы – правы. Так что не унывайте. Скорейшей Вам свободы. И да помогут Вам Высшие силы.
С уважением, Екатерина
30. 01. 2022
Глава 4. Царство сновидений
(Продолжение. Глава 2)
«Я не умру! Я никогда не умру! Потому что герои не умирают! Герои не умирают!» — кричал голос Викториана, прорываясь сквозь завывающий ветер.
Викториан стоял на вершине серой безжизненной скалы, словно надвигающаяся буря, возвещавшая о себе сгущающимися тяжёлыми тучами, не могла его сломить. Порывистый ветер нещадно трепал полы его пальто и холодом бил по щекам, но ноги Викториана крепко стояли на нерушимой каменной тверди, на которой вдруг стали пробиваться ростки тысячелистника. Будто это сам «господин Чужестранец» силой своего голоса заставлял мёртвый камень наполняться жизнью и расцветать.
Глаза Викториана напоминали растрескавшийся под весенними лучами лёд, обнажающий голубые речные воды. Ветер вокруг него стал утихать, а голос – перестал кричать.
И только губы продолжали вторить: «Я не умру… Я никогда не умру… Потому что герои не умирают. Герои не умирают…»
Никанор Иванович проснулся в холодном поту. Ему показалось, что проснулся он от собственного крика в то время, как голос Незнакомца всё ещё продолжал звучать где-то в ушах, отдавать в виски, и морок ночи с трудом отпускал «короля Соломона» из мучительного, кошмарного сна, в котором на него всё также пристально смотрели те голубые речные глаза.
Никанор Иванович ещё не знал, что в этот же самый миг на другом краю света, где был день, от сна болезни открыл глаза и Викториан. И, возможно, последние картины перед его пробуждением и видел в своём ночном кошмаре «король Соломон».
Итак, Никанор Иванович проснулся от собственного крика. Слабой, дрожащей рукой он потянулся к прикроватной тумбочке и зажёг ночник. Просторная спальня с отвратительными синими стенами озарилась желтоватым, чадящим светом. Зубы Никанора Ивановича нервно стучали, он поправил на своей головёнке съёхавший на бок белый ночной колпак и потянулся ступнями к тапочкам с загнутыми кверху султанскими носками. Тут в его опочивальню вбежал испуганный Петруша.
— О, светлейший король Соломон! — заговорил слуга осипшим спросонья голосом. – Я слышал, Ваше Величество изволило кричать. Вероятно, что-то привиделось…
— Ааа, пойди прочь Петруша! Не до тебя! — топнул ножкой Никанор Иванович. — Да постой. Узнай что-нибудь про этого… как там его…
— Чужестранца? — догадался Петруша.
— Да. Про него. Про этого чужестранца, — кивнул Никанор Иванович.
— Про того постороннего? — уточнил слуга.
— Не будь идиотом! Посторонний — это и есть чужестранец! — рассердился Никанор Иванович. — Разузнай, что с ним и какие новости. Да смотри не буди меня до полудня!
— Будет сделано, о, светлейший король Соломон! – кланяясь, попятился спиной в распахнутые золотые двери Петруша.
Как только слуга удалился и двери за ним неслышно затворились, Никанор Иванович слез со своей пышной королевской кровати. Прямо перед ней, в изножье уже много месяцев стоял его новый фетиш. Никто не знал, как правильно обозначить этот предмет интерьера во Дворце. А спросить боялись.
Это была плоская картонная копия Чужестранца в натуральную величину и полный рост на деревянных подпорках. С того самого дня, как Никанору Ивановичу принесли синюю папочку с известием о появлении незнакомца в Городе, король стал крепкую думу думать, советоваться со своими советниками, шаманами и колдунами, ибо обуял его нешуточный страх.
Страх… Это чувство с течением времени стало постоянным спутником Никанора Ивановича. Росло и высилось над ним по мере того, как стал Викториан ходить по Городу и разговаривать с людьми. Обо всём докладывали Никанору Ивановичу. Он по-прежнему боялся произносить имя чужестранца вслух. «Король Соломон» стал плохо спать.
Страх не давал ему спать. Он начинал хворать: бывало, сядет, уставится в одну точку и так просидит полдня. Стали советники его и слуги беспокоиться — приставили к нему лучших лекарей, каждый наперебой заверял в своей верности. А отчего их правитель начал хереть, понять не могли. Никанору Ивановичу стали всё чаще сниться плохие сны. Всё чаще сном ему казался весь окружающий мир. Этот «мир» для него давно сузился до размеров его Дворца, который он предпочитал не покидать без надобности.
В Город он каждый день посылал гонцов, которые докладывали ему последние вести. В Городе дела шли всё так же плохо: народ нищал, сокровищницы «короля Соломона» богатели. Казалось, за что ему тревожиться? И стоит ли придавать значение давним словам старого астронома и звездочёта?
Но тревога не оставляла Никанора Ивановича. Часто он путал реальность с областью снов и наоборот. И тогда его придворный шаман дал ему совет: воплотить самый большой свой страх самым безопасным для себя образом и тем самым «возыметь над ним власть». Шаман знал о предсказании старого звездочёта. «Сделай картонный муляж своего врага, о, светлейший король Соломон! — говорил шаман. — И тогда свой страх победишь».
С тем же пристрастием иной полководец развешивает на стене в своём кабинете большую карту с планом военных действий, заворожено и самодовольно смотря на план местности с размещенными на ней стрелками наступления. Карта — этот кусок уплощенного мира — становится для безумца предвкушением скорых побед, как будто он уже безраздельно владеет понравившейся ему территорией. В своей голове на ней он строит воздушные замки и засыпает с безумной разрушительной мечтой.
Так же и Никанор Иванович приказал своим слугам разыскать изображение Чужестранца в полный рост. Долго и кропотливо вырезали они отпечатанную картинку, а потом наклеивали ее на картонную основу. И вот заказ «короля Соломона» был готов — и слуги внесли инсталляцию в покои Никанора Ивановича. К великому его неудовольствию «картонный Викториан» был около двух метров в высоту.
Взбешенный «король Соломон», тотчас почувствовал себя уязвленным и стал прыгать на одном месте, потрясая кулаками и крича. Испуганные слуги только бессвязно лепетали что-то вроде: «О, великий король Соломон! Как ты просил, так мы и сделали… Мы только выполняли приказ… Не прогневайся!»
— Чёрт бы вас побрал! — вопил Никанор Иванович, брызгая слюной. — Откуда мне знать, что он такой большой! А ну, пошли вон отсюда! Быстро!
И испуганные слуги выкатывались из его покоев… Так у “Короля Соломона” появился «картонный Викториан». Это была его прихоть.
Очень скоро «картонный чужестранец» стал наваждением Никанора Ивановича. Бывало, «король Соломон» ходил вокруг инсталляции кругами, то вдруг останавливался, задрав голову вверх. Когда он смотрел на «картонного Викториана» долго, то казалось, что это лицо оживало и начинало двигаться. Но от картона не исходило опасности — и Никанор Иванович успокаивался.
Вот и сегодня, как только Петруша вышел, он уставился на изображение Викториана. Подойдя к нему ближе, Никанор Иванович взобрался на приставную лесенку так, чтобы оказаться вровень с лицом «картонного Викторина». Почти приникнув к безмолвному изображению, Никанор Иванович долго прислушивался к своим внутренним ощущениям: «Страшно? Вроде не страшно…». Эта приставная лесенка и высокий рост Викторина раздражали Никанора Ивановича. Эти холодные речные глаза сверлили его дерзостью. И это тоже его раздражало.
Как загипнотизированный, смотрел на него Никанор Иванович в этот предрассветный час. Пока, наконец, не облизал щёку «картонного Викториана» от подбородка до уха… «Врешь…», — как змея, прошипел себе под нос Никанор Иванович. И на его лягушачьи губы вдруг выползла садистская улыбочка.
Никанору Ивановичу казалось, что он усмирил свой страх. Но на самом деле, Никанор Иванович сходил с ума.
…
Полуденное солнце уже высоко стояло над горизонтом, когда Викториан открыл глаза. Сколько он пробыл в состоянии забытия и что с ним произошло — он не знал. Его глазам ещё трудно было различить предметы вокруг, он почувствовал только, как чья-то нежная рука влажной салфеткой промокнула ему сухие губы.
— Викториан… — произнес над его ухом приятный голос. Викториану казалось, что он слышал его часто где-то в своём болезненном сне. Этот голос прорывался сквозь мучительную дымку небытия, тёмноты и холода и согревал своей тихой, успокаивающей, умиротворяющей мелодией, будто взывающей к жизни, солнцу, лету… Он казался родным, как воспоминание о детстве и тёплым, как речная вода по весне. Викториан повернул голову на звучание этого голоса: казалось, что над ним склонялось легкое, воздушное, пронизанное капельками света облако. Это было приветливое женское лицо, осиянное светлыми волосами, туго забранными назад. Это была Вера, и она улыбалась.
Только сейчас Викториан осознал себя лежащим на высокой кровати: на белой перине и белой мягкой подушке, которую Вера заботливо поправляла у него под головой. Ощущение невесомости ещё сохранялось во всём его теле. Он хотел было что-то сказать, но буквы как-то совсем плохо складывались в его сознании в слова.
— Вы в Шварцвальде, — ответил ему другой голос, будто предугадывая его немой вопрос.
В изножье кровати Викториана стоял человек, как казалось, огромного роста, примерно в восемь футов. На нём был ярко-красный костюм с длинными рукавами, а на голове стеклянная, остроконечная шляпа. Рядом с ним стоял ещё один, ростом намного меньше, около трех с половиной футов, в белых одеждах и улыбался в седые усы.
— Вас отравили, — продолжал великан, глядя на пациента теплыми синими глазами. — Вас укололи зонтиком в ногу, когда вы шли по улице. Острый наконечник зонта оказался пропитанным ядом. А потом вы попали к нам.
— Шварцвальд — это лес, — подхватил второй. — Вы в лесу, и вы в безопасности. Мы Вас вылечили, и вы будете жить.
Викториан повернул голову влево и сквозь створки распахнутого настежь большого окна в полстены увидел чарующий лесной массив: похоже, этот дом утопал в окружении многовековых сосен. До обоняния долетал еле уловимый аромат восхитительных луговых цветов, а где-то высоко на верхушках деревьев щебетали прелестные птицы. Вот только Викториану казалось, что он всё никак не может вспомнить, как это всё называется.
— Можете звать меня Михель. Мы здесь все — стеклодувы, — сказал великан. — А ещё мы делаем самые точные в мире часы… Как, впрочем, и искусно лечим людей. Словом, мастера на все руки. А это, — указал рукой великан на маленького, — это мой напарник. Зовите его Стеклянный Человечек. Мы все его здесь так называем, потому что он заведует разного рода банками и склянками с разного рода травами и снадобьями. Он — лучший в мире лекарь. Вам крупно повезло, что вы попали именно к нам. А ещё – благодарите свою жену за ваше чудесное спасение.
Викториан перевёл посветлевший взгляд на Веру и, слабо улыбнувшись, сжал её пальчики в своей руке.
— Про Шварцвальд мне рассказал Готлиб. Твой старый друг-часовщик. Он первый оказался на месте, когда с тобой приключилось несчастье, и именно он вызвался мне помогать. Благодаря ему мы здесь, — сказала Вера.
…
Тем временем, за сотни километров от Шварцвальда, в Большом Городе, где правил «король Соломон», дела день ото дня шли всё хуже и хуже. Сидя в своём Дворце, «король Соломон» совсем обезумел: практически каждый день он заставлял своих бесчисленных писарей на сотне листов строчить безумные, бесчисленные законы и отправлять их с гонцами в Город. Как известно, Никанор Иванович очень боялся теней — и теперь всем горожанам запрещалось отбрасывать тени после полудня. Для непослушных полагался штраф в 100. 000 санье (так называлась местная валюта).
Для повторных нарушителей полагалось 10 ударов палками по спине. Впрочем, исполнять этот «закон» не составляло большого труда — ведь солнечные дни выдавались в Большом Городе редко. Отныне, после появления в Городе Незнакомца, запрещался бой трех городских часов, которые всё так же шли неправильно. Запрещалось петь на улице и ходить по правой стороне, а по левой можно.
За порядком передвижения зорко следили конвои, выстроенные каждые 20 метров вдоль магистральных улиц. Запрещалось перешёптываться на улицах, а также задергивать шторы на окнах после 12 часов ночи. Правда, почти никто в Городе доподлинно не знал, когда наступала эта полночь. Но соблюдать предписание категорически надлежало.
А всё потому, что Никанору Ивановичу в своём далёком Дворце всё казалось, что в Городе то и дело зрел заговор. Никанору Ивановичу в последнее время вообще много что казалось. Повсюду мерещились шпионы и тайные агенты иностранных государств.
Спал ночами Никанор Иванович всё хуже и хуже, и злобу свою всё чаще вымещал на своих бессловесных писарях, скрипящих перьями по бумаге, запуская в их сторону чернильницей.
Появилась у Никанора Ивановича и ещё одна нервная привычка: проснувшись посреди ночи, он начинал грызть ногти, отчего те выглядели неухожено и безобразно. Бывало, он сгрызал их под самый корень и всё равно никак не мог остановиться. Ему часто мерещилось в предрассветной тьме, что зловещая тень Викториана колышется на синей стене и нависает над ним. Никанор Иванович вскакивал с постели и зажигал в спальне все светильники. И тогда, казалось, тень уходила, превращаясь всего лишь в картонный муляж у стены.
Как всегда, следуя поручению «короля Соломона» Петруша вновь вбежал с докладом в покои своего господина.
— Он жив! — воскликнул слуга.
— Кто?
— Ну, как его… Посторонний! Пришёл в себя в Шварцвальде.
— Да что он?! Бессмертный что ли! — в ярости стукнул кулаком «король Соломон» по прикроватной тумбе.
— Никак не могу знать, о, светлейший! — отозвался Петруша.
— Я не задавал тебе вопроса! — взвизгнул «Соломон». — Это был лучший яд! Лучшее изобретение моих лабораторий! А он, оказывается, бессмертный!
— А что… Что мы скажем народу, если он спросит? — потупил глаза Петруша.
— Спросит о чём?
— О шварцвальдском пациенте…
— Ничего… Скажи, что ничего не было и что мы не в курсе.
В эту ночь «король Соломон» спал особенно плохо. Ему снился очередной кошмар, из которого на него взирали строгие голубые глаза Викториана, и высилось это лицо, словно высеченное из камня. Сквозь сон «король Соломон» впервые ощутил себя маленьким в то время, как исполин с голубыми глазами надвигался на него, будто скала, крепко сжимая в руке рукоять острого меча, по лезвию которого отразилась серебряная нить света.
