В этом Городе, кажется, никогда по-настоящему не было весны. Была только оттепель. Иногда. Редко. Зима, в основном. Многие тайно ждали лета, весны, оттепели, тепла… Тепла всё не было. В основном было пасмурно, тихо и грустно.
Грустно за окнами старых домов. Грустно в душе у жителей Города. Верно, они привыкли жить в этих невидимых оковах, привыкли к глупым причудам «короля Соломона». Хотя сами уже позабыли, как на самом деле он выглядит. Но в тайне всё равно ждали весны.
Это было странное зрелище. Зрелище старого Города. Малоэтажные слегка покосившиеся домики вдруг сменялись грозной величественной архитектурой готических строений, подпирающих острыми шпилями небо. Резные оконные проемы в них украшали выцветшие от времени цветные витражи и мозаики. В этом чувствовалась рука настоящего мастера, знатока своего дела, влюбленного в искусство и красоту человека.
Где сейчас был этот мастер? В застенках ли «соломоновского» зиндана, убит ли, бежал ли из Города прочь? Никто уже не знал. Не помнил его имени. А, может, он, как и многие безмолвные в этой безликой городской толпе ждал весны.
В этот день в Город вновь пришла оттепель. Сквозь холодные окна гостиницы “Spring Sun”, в которой жил Викториан, цедили скупые лучи утреннего солнца.
Окунув ладони в белый фарфоровый тазик, служивший подобием умывальника, Викториан резким движением окатил лицо холодной чистой водой. Её капли теперь скатывались с кончика его носа, возвращаясь обратно в фарфоровый тазик, текли вдоль рук — от ладоней к локтю, к подкатанным рукавам белой рубашки. Оранжевые солнечные лучи прочертили по его лицу световую дорожку, когда высокая стройная блондинка с тонкими европейскими чертами лица неслышно приблизилась к нему и подала ему белое пушистое махровое полотенце.
— Возьми, — сказала она.
Он улыбнулся в ответ и с задорной любовью посмотрел на неё. Её звали Вера. Она была женой Викториана. Его первой и последней любовью. Судьбой и Спасением.
— Какой это всё-таки странный Город, — сказала Вера. — И зачем ты только меня сюда привез?
— Не странный, а несчастный, — ответил Викториан. — Но он будет счастливым. Будет счастливым. Счастливым и свободным.
Вера улыбнулась уголком рта.
— Я должен был, — продолжил Викториан. — Я должен был здесь появиться. Потому что кто-то должен.
— Я люблю тебя, — обняв его за шею, уткнулась Вера носом в его щеку. — Будь осторожен.
Сколько Викториан уже жил в этом Городе — неизвестно. Казалось, что долго. Правильные часы по-прежнему шли на его руке, и он знал точно, сколько времени прошло. Эти часы, по завету Готлиба, он никогда не снимал. Готлиб иногда навещал его, и по вечерам они долго разговаривали.
Так немец-часовщик вскоре стал приводить к нему людей. Викториан начал с ними разговаривать — рассказывать правду о Городе и её правителе. Слушатели внимали ему, соглашались — и лица их просветлялись надеждой. Он говорил им простые истины – о Свободе, о Счастье, о Процветании, о злосчастном Тиране, который должен быть низвергнут, о Преодолении Рабства в душах. Его слова были простыми и сильными, как крылья птицы, воспарившей к небесам. Они проникали в самое сердце, западали в душу.
По окончании каждой из таких бесед Викториан вручал своему слушателю маленький квадратный футлярчик, на верхней крышке которого была выгравирована монограмма “VN” — первая и последняя буквы в имени Викториана. Если открыть футлярчик, то внутри были встроенные в корпус часы. Они шли правильно. Так людей с правильно идущими часами становилось всё больше и больше. Но они всё ещё боялись. Боялись рассказать друг другу, что теперь у них есть часы. Они прятались, маскировались под всех остальных, сохраняя меры предосторожности. Но что-то, что-то в их лицах уже было другим.
А потом Викториан шел на улицу — гулять, разговаривать с людьми, смотреть на Город. Люди в нем по-прежнему ходили невеселые, часто смотрели под ноги. Но вот иногда вдруг останавливались и смотрели вверх, в пасмурное небо, будто ожидая чего-то.
Собирался Викториан на улицу и сегодня, в этот странно солнечный день, и вот уже надел своё дорогое пальто.
— Будь осторожен. Береги себя, — повторила Вера, когда он остановился на пороге.
Он лишь улыбнулся на прощанье и показал двумя пальцами правой руки знак “victory”, что означает «победа». И шагнул за порог.
***
Никанор Иванович Капканчиков сидел в своём Дворце мрачный как туча. Несколько месяцев кряду городские гонцы докладывали ему о передвижениях Чужестранца по Городу. Слушая их еженедельные доклады, Никанор Иванович топал ножкой и приказывал следить за Тем, кого он боялся, ещё усерднее.
— Что он говорит людям в Городе? — спрашивал он Петрушу.
— Он рассказывает всем, что вы — вовсе не король Соломон, а Никанор Иванович. А еще про Свободу, Любовь, Милосердие.
Никанор Иванович бормотал себе под нос что-то нечленораздельное — сквозь скрежет его зубов доносилось что-то клокочущее, похожее на рычание простывшей собачонки.
— А ещё про то, что часы в Городе идут неправильно, — продолжал Петруша. – А ещё… А ещё…
— Ну, хватит! — взвизгнул Никанор Иванович. — Пшёл вон!
За Викторианом, конечно, следили: бдительные уши на улицах были повсюду. А гулять Викториан любил долго и, бывало, возвращался в номер гостиницы уже под вечер. Там его ждал вкусный ужин, приготовленный заботливой рукой Веры. О слежке Викториан простодушно не знал, но, вероятно, допускал такую возможность.
В этот день в Городе и вправду распогодилось настолько, что светило не только ласковое солнце, пробивающееся сквозь облака, но и птицы защебетали где-то в поднебесье. Викториан шёл по Городу и улыбался — он этим обращал на себя внимание многих людей. И они невольно норовили заговорить с ним первыми. Он побеседовал уже с некоторыми и продолжал свой путь, как вдруг некое колкое предчувствие заставило его обернуться. Позади, сквозь безликую толпу, шёл человек, чьё лицо ему показалось странно знакомым, будто он уже видел его где-то когда-то. Но человек в чёрной шляпе и чёрным остроконечным зонтом, на который он опирался, как на трость, как ни в чём не бывало, свернул в переулок.
«Вероятно, померещилось», — подумал Викториан и зашагал дальше, ведь отвлекаться на всякие глупости он не привык. А между тем, сегодня, ровно в полдень, он договорился встретиться с Готлибом у стен Городской ратуши. Тот обещал ему принести новую партию часов. Именно на эту встречу Викториан и спешил.
Как вдруг он почувствовал быстрый резкий укол в икроножную мышцу. Не успел он опомниться, как летел уже куда-то вниз. Вниз и вниз — как в глубокий колодец, стены которого отливали жидким солнечным янтарём.
«Лечу сквозь Землю, — подумал Викториан, — Совсем как Алиса в Стране Чудес. Когда-то в детстве это была моя любимая сказка… Того и гляди, пролечу сквозь Землю насквозь, и окажусь по ту сторону…»
Но не было ни Кролика, который спешил на обед к Герцогине, ни потайной комнаты с ключиком на хрустальном столике… А Викториан летел всё вниз и вниз, сквозь колодец с янтарными стенами. Иногда его полёт то замедлялся, то вдруг ускорялся. Ему не было ни холодно, ни тепло, ни страшно, ни весело. Откуда-то слабым эхом, пробиваясь сквозь стенки колодца, переливчато звучала арфа и флейта. Это было похоже на долгий, затяжной сон, от которого сложно проснуться.
«Фата-Моргана… — подумал Викториан. — Но как здесь красиво! Я что, умер?»
Внезапно вокруг него пространство стало расширяться, а полёт его снова замедлился — и Викториан увидел большую Птицу, стремительно приближающуюся к нему. Он никогда такой раньше не видел: её крылья были огромными и сильными, а оперенье сверкало лёгким, но ослепительным золотом. Прежде, чем крыло её укрыло его сенью, Викториан успел разглядеть на голове Птицы столь же чудесный золотой венец. Кажется, так он представлял себе когда-то Птицу Феникс, но, конечно, думал, что всё это сказки. Сказки…
Но вот чудесная Золотая Птица уже подхватывала его и бережно сажала к себе на спину, прекращая его бесконечный полёт в бездну.
