Дорогой Алексей! Сегодня 23 августа, вы в ШИЗО, по моим сведениям, и идет 181-день войны. Хочу описать ее первый день — день, когда на нас свалилось это горе.
У меня есть подруга Римма. Она родилась под Луганском, а ее мама — питерская. Маму эвакуировали вместе с детдомом из блокадного города, потом она выросла, вышла замуж на Украину и в Питер так и не вернулась. Вернулись ее дочери — Римма и Лида. Римма закончила математический факультет Киевского университета, и именно она помогла мне разобраться в том, что произошло в 2014 году. Римма так любит Украину, что даже слово это — Украина — произносит как-то по-особенному.
— Римма, Киев, Университет, студенческие годы там, это, наверное, был рай?
Рима в ответ только закрывает глаза и замирает от блаженного воспоминания. Она постоянно читает в огромном количестве достоверные источники, анализирует, математик ведь, и она начала в феврале паниковать, что начнется война. И даже дату называла — 18 февраля. Римма звонила мне и кричала: они войдут в Киев, посадят своего марионетку, убьют Зеленского, а Запад пока проснется, уже поздно будет. Она металась в этом ужасе, говорить не могла, только кричала, а по новостям поступали сведения, что дипломаты покидают Киев. А я не верила, нет, не верила. Я, как и вы, не верила, а только за Римму боялась.
И когда 18 февраля война не началась, мы с ней выдохнули. А в ночь на 24 февраля мне снились какие-то кошмары. Позвонила утром Римме.
— Кошмары? Так война началась, — сказала она ледяным голосом, — в пять часов, танки идут по Украине, и в пять утра обстреливали Киев.
— Киев обстреливают? Киев? Не-е-е-ет!!! Киев…
Да, Киев. Помню лето, я окончила первый курс, и мы с мамой и с отчимом едем на машине в Крым, а по пути решаем заехать в Киев. Он возник внезапно, на холме — помню это чувство внезапности, почти боли. Так вот он какой — Киев! Город-праздник, город-сказка, зелень, зелень, зелень и солнце, солнце, солнце, как обрамление этого чудо-города, и люди, люди, люди. Так, наверное, князь Гвидон проснулся на необитаемом острове и увидел «город новый, златоглавый».
И может быть потому, что я сама была тогда очень счастлива — и счастье казалось бесконечным, — мне казалось, что все эти люди на улицах Киева тоже очень счастливы, и даже абитуриенты, которые толпились у здания Киевского университета — а у меня нервотрепка эта уже позади! — тоже очень счастливы, хотя и волнуются. И это было как в Гимне к радости Бетховена — музыка звучит, а как будто бы время остановилось и ты слышишь один мажорный аккорд — Радости. И мы кружили по улицам и площадям, дышали и насыщали зрение, слух, обоняние. Да, вот это — Мать Городов Русских!
И вот теперь этот Киев, ЭТОТ Киев О Б С Т Р Е Л И В А Ю Т! Россия обстреливает! Нееееет!
В ужасе еду на работу. Надо что-то делать, надо, но что? Раздеваюсь в своей школе, а вот и портрет Путина в углу в вестибюле, маленький такой портретик, незаметный (без этого нельзя), а под портретом охранник сидит, подбегаю к портрету и начинаю грозить ему кулаком и проклинать, проклинать, сволочить последними словами, и грозить, грозить, грозить.
— Это вы из-за войны?
— Да (охраннику), сдохни, сволочь, сдохни поскорей, мерзавец (Путину)!
— Так ведь…
— Молчать…
На вахте спрашивают:
— Это вы кому?
— Да, Путину, мерзавцу, чтоб сдох поскорей.
— Ну, почему? Ведь… — Они не смотрят телевизор и живут в виртуальном мире, удобном для них мире максимального нравственного комфорта, им все ясно и у них все хорошо.
Подходит молодая учительница, говорю ей:
— Вы же молодая женщина, Интернетом пользуетесь, неужели вы не можете хотя бы ради интереса полюбопытствовать что происходит.
— А у меня другое мнение…
Непробиваемые. Машу рукой и иду к себе. Уроки провожу, как в чаду, а потом случайно узнаю, что у Гостиного Двора антивоенный митинг. Лечу туда на метро.
Уже нагнали огромные автобусы, чтобы людей хватать, уже гребут, волокут. Спрашиваю у молодого человека:
— А как вы узнали, что здесь митинг?
— Да созвонились со знакомыми по навальновским митингам и решили прийти.
На душе — чувство досады оттого, что нельзя как-то это все остановить, но где-то в душе появляется уверенность, что это все вот-вот прекратится, не может, не должно продолжаться. Новости из Украины приходят обнадеживающие: не вышло взять Киев, не вышло — дали отпор. И даже прогноз Христо, что к апрелю все закончится, кажутся неутешительными. Так долго? Каждое утро по дороге на работу звоню Римме: “Слава Украине!” — какая-то тетка шарахается и от меня отсаживается. А я нарочно громко Римме бросаю в трубку: “Держись, Риммочка, нам еще на похоронах Путина надо сплясать.” Молодые люди рядом одобрительно улыбаются.
Созваниваемся с родными в Виннице и в Одессе — их пока не обстреливают. ПОКА. А у Любы, моей питерской родни, двоюродная сестра в Харькове. Живет вдвоем с сыном. Харьков обстреливают, но у Татьяны нет сил прятаться в метро — оно довольно далеко. Люба зовет ее в Питер — мы не орки, мы на стороне Украины, но Татьяна не может оставить сына. Он фрилансер, выпускник МГУ, давал частные уроки, а теперь какие уроки? Живут на ее пенсию. А мужчин призывного возраста не выпускают.
Мой сын слушает украинские каналы и уже почти все понимает — у него исключительно оптимистические сведения. Нет, не хочу иллюзорной надежды, не хочу обманывать себя.
И уже в первые дни звучат призывы митрополита Климента к матерям России: “Заберите своих детей из Украины. Зачем они пришли туда? Чтобы умереть на чужой земле, убийцами?”
И еще запомнилось, как заплакал Михаил Ходорковский — теперь и мужчинам плакать можно, не стыдно. Но появляется какое-то противное, ноющее чувство ничтожности и незначительности собственных действий и эмоций, и еще помню в самые первые дни — чувство острого, занозящего душу стыда при словах «русский», «Россия». Господи, неужели это навсегда? А Пушкин? А Достоевский? А Блок? Да они же лучшая часть меня! Неужели это конец? И как будто в унисон появляются сообщения, что из программ некоторых европейских университетов убирают Достоевского.
Но потом это чувство прошло — надо было начинать учиться жить в горе и делать при этом что-то правильное, что-то полезное. А потом я увидела вас в записи и услышала ваш призыв выйти на митинг 6 марта и забить автозаки нашими телами. Это уже хорошо. Это уже программа действий. Когда я вас слушаю, у меня появляется чувство спокойствия и уверенности, даже умиротворения. Так значит, 6 марта в воскресенье?
И мы пошли…
Живи больше, Алеша!
