Дорогой Алексей!
Вот уже больше полугода продолжается война против Украины, продолжается агрессия России, и мы стали ненавистны почти для всего мира. А сегодня, 31 августа 2022 года пришло известие о смерти Михаила Сергеевича Горбачева — и я искренне оплакиваю его.
Я помню, как Борис Парамонов сказал о нем: не стоит село без праведника, но и Политбюро не стоит без праведника. Да, с его приходом страна стремительно начала меняться, и это были те изменения, о которых пел Виктор Цой: «Перемен требуют наши сердца…»
Горбачев был ровесником моего отца. Воспитанный в духе идей КПСС, будучи плоть от плоти этой системы, вписавшись в нее и сделав головокружительную карьеру, он нашел в себе мужество — вопреки личной выгоде — подняться над этой системой и начать выводить страну из болота застоя. Он был чисто советским человеком и, естественно, допускал ошибки — мы помним подавление протестов в Вильнюсе и в Тбилиси с человеческими жертвами, вырубку виноградников в условиях антиалкогольной кампании, попытку в духе советских традиций в первые дни замалчивать катастрофу в Чернобыле.
Но не это было главное в его политике — он обладал тем бесценным качеством, которое Витте назвал умом сердца.
Я помню это ощущение — ощущение нарастания свободы. После этих «гонок на катафалках» и ощущения безысходности в стране как будто бы приоткрыли форточку и в затхлую атмосферу начал просачиваться свежий воздух, форточку приоткрывают все больше и больше, дышать становится все легче — и вот уже появляется несомненное и пьянящее ощущение, что вот-вот распахнется настежь да не форточка, а целое окно.
Он любил свою страну, бесспорно желал для нее блага — и именно это было первичным и определяющим мотивом его поведения как политика. Он почувствовал, что страну необходимо вывести из той системы общественных отношений, в которой сам он лично чувствовал себя прекрасно и в которой достиг максимума. Но он не руководствовался личной выгодой, а действовал часто вопреки ей.
Мой отец, Ермаков Георгий Иванович, после первой ходки по 70-й «диссидентской» статье освободился летом 1977 года, и я спрашивала его:
— Папа, но вот вы идете против незыблемой системы, жертвуете здоровьем, свободой — и что?
—Ты не понимаешь. Это — как взрывные пары, в воздухе накапливаются незаметно, а потом вдруг рванет.
И вот с приходом к власти Михаила Сергеевича РВАНУЛО, и рвануло так рвануло. И появилось чувство; да неужели? Неужели? И как-то боялись сперва верить.
Отца арестовали во второй раз осенью 1981 года. В приговоре суда по статье 70 «Пропаганда и агитация против советской власти» говорилось, что Ермаков утверждает, что наша страна находится в глубоком экономическом застое, нет гласности, нет демократии. И вот теперь об этом заговорил сам глава государства, и в нашу жизнь неожиданно врываются понятия:
ГЛАСНОСТЬ, ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ, ПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО, ТОЛЕРАНТНОСТЬ, ПЛЮРАЛИЗМ МНЕНИЙ.
Михаил Сергеевич звонит Сахарову в Горький и предлагает вернуться из ссылки, а Сахаров отвечает, что вернется только вместе с другими узниками совести. И вот летом 1987 года из ссылки в Каракалпакии — Ходжейли, ужасный край, хоть живи, хоть помирай! — по этому «сахаровскому» списку возвращается мой отец. Его реабилитируют.
Появляется «Мемориал», и папа там днюет и ночует, а позже, но уже при Ельцине, снова едет в Чусовой Пермской области, место своих отсидок, для участия в Сахаровской конференции узников лагерей и открытии памятной доски на бывшем бараке 35-го политлагеря: «Отсюда уходили на волю последние полититческие заключенные коммунистического режима» (и я надеюсь дожить до того времени, когда и на стене вашего барака появится такая табличка, но только теперь это будут последние узники совести России).
Выходят тоненькие томики «Архипелага ГУЛАГ», и возвращение самого Александра Исаевича уже не за горами. Освобождают из психушек диссидентов, которых с изобретенным советскими психиатрами диагнозом «вялотекущая шизофрения» могли бессрочно томить под замком.
А еще я впервые беру в руки «Лолиту» и с первых строк начинаю рыдать, поняв сразу же, что в мою жизнь входит новая любовь — Набоков. А еще теперь можно прочитать «Доктора Живаго». Господи, ну почему его запрещали? «Что же сделал я за пакость, я убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать над красой земли моей…» Выходит на экраны «Покаяние» Абуладзе — и мы смотрим его с замиранием сердца… Из Парижа после 65 лет эмиграции возвращается Ирина Одоевцева, ее показывают по телевизору, она делится подробными воспоминаниями о Гумилеве; Есенина отпевают в храме как невинно убиенного.
По телевизору показывают «Собачье сердце» — бесспорный шедевр, который смотрю и пересматриваю бесконечно. А ведь, оказывается, Карай, гениальный пес Шарик, жил в соседнем с нами доме. Я принимаю экзамен у заочников по марксистской философии и вместо Маркса прошу их каждого прочитать по диалогу Платона. Они читают и благодарят: так вот значит, что такое философия. Пятерки ставлю всем. Коллега-преподаватель сообщает, что теперь на выборах в бюллетене будет не одна, а несколько фамилий, что вызывает недоумение. Да неужели и у нас будут выборы?
Через два министерства в Москве пробиваю себе право вновь пойти учиться в ЛГУ теперь уже на филологический факультет и снова на дневное отделение, что законом запрещено. Ура! Не хочу учить, хочу снова учиться — и превращаюсь из Марины Георгиевны в «Маринка, латынь сделала? Дай списать…»
Вот проходит Первый съезд Советов. Выступает Сахаров и другие непривычные депутаты. Это — живые люди, живые лица, они говорят о наболевшем и говорят т а к о е! — Вся страна смотрит неотрывно. Пятый канал, наш питерский, становится таким интересным, что невозможно оторваться. Появляется на общесоюзном программа «Взгляд» — смотрим ее по ночам. В стране, оказывается, еще много все переживших представителей известных дворянских фамилий — и они начинают по телевизору делиться воспоминаниями, рассказывать об истории страны совсем не то, что мы традиционно учили в школе.
Раскрываются и становятся достоянием гласности подробности злодеяний большевистского и сталинского режима. Начинает открыто выходить «Посев». Начинается тотальная переоценка ценностей. Никогда еще жить в стране не было так интересно! А еще митинги, митинги, митинги… А еще заговорили о толерантном отношении к людям нетрадиционной ориентации, которых раньше давили вплоть до уголовного.
И, конечно, Горбачев — это вывод войск из Афганистана, это разрушение и разбор на сувениры Берлинской стены.
Моя подруга выходит в 2000 году замуж за немца. Рождается первенец. Как назовем? Для Хельмута это не вопрос — конечно же, в честь Михаила Горбачева.
Михаила Сергеевича везде сопровождает жена Раиса. Она изящна, воспитана, прекрасна одета — икона стиля. Это у одних вызывает раздражение (зависть!), у других насмешку (не привыкли мы!), но в целом мы понимаем, что теперь Горбачевы — это лицо страны, и лицо в высшей степени симпатичное и респектабельное. Нас начинают любить на западе и на востоке — и нам начинают доверять.
Мама приходит домой и с изумлением сообщает, что от Сенной площади начинают ходить автобусы в Финляндию. Что? В Финляндию? Да это же капстрана! Я раньше и не мечтала туда попасть хоть когда-нибудь. Капстрана была как Марс. А вот и паром начинает ходить в Стокгольм.
Коммунизм и коммунисты становятся токсичными — от них уже всех трясет и тошнит, и некоторые публично рвут свои партбилеты. Молодежь массово перестает платить комсомольские взносы — и ВЛКСМ как-то незаметно и естественно аннигилируется.
Да, обостряется дефицит продуктов, появляются карточки. Но не это, не это главное. Главное, мы выруливаем из той ведущей в тупик дороги, на который нас завели большевички, разогнав в 1918 Учредительное собрание и развязав Гражданскую войну. Мы выруливаем на столбовую дорогу — и все это чувствуют.
Помню номер «Огонька» с фотографиями рядом царской семьи и семьи Ульяновых — невольно сравниваешь, и сравнение не в пользу последних. А снос памятника Дзержинскому? Это же песня!
Перестают преследовать верующих, люди массово и искренне идут в храмы. Восстанавливают разрушенные церкви, строят новые. И во всех вузах кафедры научного атеизма трансформируются в кафедры религиеведения, научного же коммунизма в социологии и т.д. И появляется настойчивое требование наиболее здравомыслящей части общества провести суд над сталинизмом и расставить все точки над i, но нет, не прислушались, поленились, пожалели — и получили в результате коронованную гэбню на троне.
В городе появляется Общество защиты животных и первые приюты. Появляется еще много такого, о чем мы и не подозревали. И еще многое-многое другое — неожиданное, непредсказуемое. Господи, какое всеобщее воодушевление, как интересно становится жить!
И когда в 1991 году происходит путч, он встречает всеобщее сопротивление. Горбачев не держался за власть — он повел себя очень достойно и даже поддержал Ельцина в его сопротивлении реставрации. Ах, если бы сейчас все так же дружно воспротивились агрессии против Украины! Но десятилетия путинского растления народа не проходят даром. А тогда казалось, что никогда уже больше не удастся обмануть народ и лишить его воздуха свободы. Но вот мы снова переживаем рецидив — тяжелый, кровавый — старой болезни тоталитаризма. И когда же придет ему конец?
Нет, несмотря на горе в семье — бабушка Евгения умерла в 1987 году, а бабушка Александра, которая жила всю жизнь вместе с нами, в 1990, и я даже на время отчислилась из университета, погрузившись в горе. Нет, несмотря на все трудности, беды и горести народа, период власти Михаила Сергеевича Горбачева считаю лучшим в истории Советского Союза и вообще в истории нашей страны в 20 веке. Мы как будто очутились в свежем сосновом лесу на берегу моря после дождя, когда взошло солнце, и это было бесспорно прекрасно. И потому буду молиться об упокоении его души и всегда вспоминать его с благодарностью.
Берегите себя. Вы так нужны людям. Вы даже не представляете, как вы нужны.
Живи больше, Алеша!
