(фантасмагория)
Глава 2. Голый король
(Продолжение. Глава 1)
Ранним утром, на рассвете, Никанор Иванович Капканчиков, он же «король Соломон», прогуливался вдоль анфилады своего Дворца.
Сквозь полукруглые арки, декорированные вычурными золотыми виньетками по верху, на каменный пол оранжевыми пятнами с двух сторон падал солнечный свет. Ещё не подали завтрак. И Никанор Иванович по привычке совершал этот свой привычный утренний ритуал.
Казалось, здесь совсем не было зимы. Не то, что в том Городе, в котором он правил. Здесь, на южной стороне, его Дворец находился на берегу моря, на высоком и непреступном утёсе. Никанор Иванович думал, что эта скала защитит его в случае невзгод. Однако, как ему казалось, невзгод не предвиделось… Город был где-то далеко. А он был здесь. Он мнил себя могущественным и сильным правителем. А на самом деле был слаб. И, как заноза, сидел в теле Города.
Во Дворце Никанора Ивановича почти совсем не было зеркал. Так же, как и часов.
Никанор Иванович не любил зеркала и пользовался ими крайне редко, по мере надобности. Он предпочитал верить на слово своим слугам, каждый из которых на свой лад и манер лил в его уши сладкие и лестные речи о его красоте и силе. Реальность его не интересовала. Интересовали лишь эти речи да собственный Дворец. Он давно жил в этом придуманном им самим мире, в котором совсем не было зимы и было вечное лето…
Реальность его страшила. Как зеркало, в котором он каждый раз боялся увидеть своё лицо. Никанору Ивановичу было, чёрт знает, сколько лет. Об этом предпочитали не говорить. Только на вид он был стар и безобразен: его лунообразное лицо было обтянуто бледной, неестественно лоснящейся от обилия питательных кремов кожей. Оно напоминало скорее маску, чем живое лицо. Его маленькие впалые глазки, близко посаженные к неестественно длинному, крючковатому носу, давно потеряли какой-либо определенный цвет и были водянистыми.
Когда Никанор Иванович злился от принесенных ему за обедом депеш с плохими новостями, его зрачки расширялись до такой степени, что застилали чернотой всю радужку. И тогда верные слуги принимались опахивать его большими веерами из павлиньих перьев, опасаясь того, что вот-вот их «король Соломон» лопнет от ярости, будто вскипяченный паровой котёл. Но каждый раз этого не случалось. Никанору Ивановичу была уготована другая судьба…
Никанор Иванович имел обыкновение по понедельникам злиться на своего портного, который каждую неделю шил ему новый наряд. Из каких бы шелков ни было шито его одеяние и как бы прекрасно оно ни было — как только Никанора Ивановича в него облачали, оно теряло свою красоту. Царские одежды не были к лицу «королю Соломону». Рост его едва достигал 150 сантиметров, из-за чего он, ужасно комплексуя, надевал обувь на высокой платформе. Она была очень неудобной, куцей, из-за чего ступни его давно деформировались и чем-то напоминали козлиные копыта.
Но Никанор Иванович, казалось, совсем этого не замечал. Ему нравилось. Он не замечал, что смешон, ибо каждый слуга и каждый придворный, входящий в его покои с благоговением подобострастно восклицал: «О, великий король Соломон! Наш парфироносный премудрый правитель! Да будет тебе многая лета!». И падал ниц, касаясь лбом самого пола. И тогда Никанор Иванович расплывался в своей уродливой лягушачьей улыбке, чтобы потом, дождавшись вечера, заснуть с нею на устах, как блаженный…
«О, великий король Соломон! — прозвучало как раз у него за спиной. — Ваш завтрак готов. Извольте пожаловать к столу».
Никанор Иванович обернулся — позади него в белой ливрее стоял слуга, согбенный в почтительном поклоне и не смеющий поднять на правителя взор. Никанор Иванович, потрепав рыжие волосы слуги тем жестом, который обычно присущ дворовым хулиганам, с самодовольной улыбкой направился к выходу из анфилады в обеденный зал.
В обеденном зале стол уже ломился от яств. Король Соломон не любил свой народ, зато любил изрядно откушать. Ел он обычно руками, чавкая и причмокивая, как заморский дикарь, восседая на своём позолоченном троне с драгоценными сверкающими каменьями. За столом он сидел обычно один. А стол был настолько массивен и длинен, что Никанор Иванович казался ещё меньше, чем был.
По обыкновению своему, он не съедал и половины из тех блюд, которые ему готовили. Всё несъеденное и все объедки со своего стола он тотчас приказывал отправлять в Город и выбрасывать на прилавки для люда, который он так не любил. Это доставляло ему особенное удовольствие, которое он считал «утонченным» и «достойным своего вкуса». Но смиренный и нищий народ был и этому рад, потому и роптать боялся.
Уж давно позабыл Никанор Иванович, что он вовсе не король Соломон. Когда-то давным-давно он и вправду был титулярным советником, писарем у тогдашнего бургомистра Города, как раз в те времена, когда никакой авторитарной монархии не было. А была благословенная Богом республика. И все жители Города, радостно улыбаясь, встречали утреннее солнце этим «Вива, Республика!». И Город был процветающим, богатым краем…
Никто не знал, откуда и когда здесь появился этот Никанор Иванович, да только он вечно на всех был зол, ибо обделила его природа красотой и умом. А так как людей оценивали в этом Городе по уму, то и надеяться ему на высокое положение не приходилось. Но старый бургомистр был добр — и взял его к себе на службу. В обязанности Никанора Ивановича входило переписывание государственных бумаг.
Но он считал это делом унизительным и всё думал: «Эк, брат, подожди! Доберусь я до тебя! Обо мне узнают! Обо мне заговорят! И весь народ предо мной преклонится!».
С такими мыслями он каждый божий день семенил в свой кабинетик, садился за стол и начинал переписывать, злобно поглядывая на часы. Ему казалось, что время течёт ужасно медленно, а работы не становится меньше. Именно тогда он возненавидел Время…
Никанор Иванович знал, что так прошло несколько лет. И вот однажды, войдя в кабинет бургомистра, будущий «король Соломон» положил перед ним кипу бумаг в кожаной папке. «Это всё на сегодня, Ваше Превосходительство! — обратился он к бургомистру с ехидной улыбкой. — Откроете, когда я уйду…».
Через неделю после этого визита бургомистр Города скоропостижно скончался. Никто и не подумал тогда, что бумаги в папке могли быть отравлены долго действующим и быстро испаряющимся ядом, не оставляющим по себе следов…
С тех пор Никанор Иванович очень полюбил папочки. Все документы ему всегда приносили в разноцветных папках для бумаг.
Вот и в это солнечное утро, когда Никанор Иванович с аппетитом дожёвывал мякоть с поджаристой куриной ножки, в обеденный зал вбежал взволнованный секретарь короля — Петруша. Глаза его были выпучены, и он напоминал испуганную шавку. Петруша запыхался так сильно, как будто ему пришлось преодолеть всю дворцовую анфиладу бегом по кругу несколько раз.
— О!.. Великий… король Соломон! — начал он сбившимся голосом и пал ниц. — Покорнейше прошу меня простить за грубое вторжение в вашу трапезу…
— Встань! — приказал ему Никанор Иванович, ковыряясь зубочисткой в зубах. — Встань и расскажи, в чём дело, несчастный раб!
Петруша поднялся с колен и мелкими семенящими шажками, с опущенной головой подошёл к королевскому трону:
— О, наш парфироносный великий король Соломон! Нам принесли известие, — секретарь протянул Никанору Ивановичу синюю папку. — В нашем Городе объявился чужестранец!
Короткими грубыми пальцами он взял из рук Петруши папку и, медленно открыв, уставился на листок бумаги.
— Сколько он в Городе? — прозвучал тонкий голосок Никанора Ивановича.
— Около двух недель, о, великий король! — ответил Петруша.
— Следить! И всё узнать, если следить! — приказал Никанор Иванович и нервно захлопнул папку.
…
Вот уже две недели старый часовщик трудился над изготовлением наручных часов для Викториана. Старый Готлиб любил свою работу и с немецкой точностью, педантичностью и любовью мастерил он эту вещь, скрупулёзно подбирая винтики и шестеренки для заводного механизма. Вооружившись бинокулярной лупой на одном глазу, он долгими зимними тонким специальным инструментом вкладывал детали в посеребренный корпус часов.
На рабочем столе Готлиба свет ему давала желтая настольная лампа. Порой он и сам не замечал, как на его лице от какого-то внутреннего умиления проступала тихая улыбка… Готлиб просто давно не делал часов, но пальцы его всё помнили.
Из головы старого часовщика всё не шла та странная встреча с Викторианом на каменном мосту через Городскую реку. Он помнил, как померил ему запястье и увидел его ладонь. Готлибу всё время казалось, что эта встреча не случайна не только для него, но и для судьбы всего Города. Он прожил в этом Городе всю жизнь, как и его отец, и очень любил это место, желая ему счастья. Счастья здесь не было давно… Но он всё ещё помнил Республику.
И вот, наконец, Готлиб присоединил к часам заднюю крышку и продел с двух сторон корпуса черный кожаный ремешок. Осмотрев ещё раз часы, он обрадовался тому, что работа была безупречна. Оставалось только поскорее найти Викториана. Комнату огласил бой массивных настенных часов. Готлиб поднял глаза. На циферблате было ровно восемь вечера. Эти часы, конечно, шли правильно.
Надев на себя широкополую фетровую шляпу и потрепанное временем пальто, Готлиб вышел из дома и побрёл по заснеженной улице. Вечер был синим и холодным. Лишь фонари, чадящие скупым желтым светом сквозь стеклянный корпус, участками создавали иллюзию согретого пространства. Навстречу ему, как во сне, проплывали редкие и всеми брошенные прохожие.
Однако Готлиб их едва ли замечал, ибо мысли его сейчас были где-то далеко. Он не сомневался, что довольно быстро найдёт Викториана.
Ведь в Городе с недавних пор осталось всего три гостиницы. Гостей в Городе было мало. Гостиницы вечно простаивали полупустыми. «Король Соломон» боялся гостей в Городе и поэтому предпочёл перепортить отношения почти со всеми близлежащими государствами, отчего те относились к Городу довольно настороженно и весьма неохотно посылали в него визитёров.
В первой гостинице Готлиб Викториана не нашёл и отправился во вторую. Она носила весьма кроткое, почти наивное и ничем не примечательное название ‘Spring Sun’. «Весеннее солнце». Это было старинное здание конца 19 века в стиле «модерн». Взявшись за витую деревянную ручку двери, Готлиб подумал, что, вероятно, интуиция на этот раз его не подвела, и Викториан окажется здесь. Как только часовщик потянул дверь на себя, над ней зазвенел колокольчик. Готлиб, пройдя внутрь, подошёл к стойке регистрации и обратился к администратору:
— Добрый вечер! Не могли бы вы мне помочь? Я ищу одного человека. Молодой, высокий, в сером пальто. Его имя — Викториан. Уточните, пожалуйста, не останавливался ли он у вас?
— Да, конечно. Сию минуту, — улыбнулась девушка в белой блузке и полезла в книгу записей постояльцев. Пролистнув пару страниц, она нашла нужное имя и сказала: — Да, этот человек остановился у нас. Номер 337, третий этаж. Я могу его оповестить о вашем приходе.
— Да, милая леди, — потеплели глаза Готлиба. — Пожалуйста. Меня зовут Готлиб. Он меня знает. Мне нужно ему кое-что передать, и мы договаривались о встрече.
Девушка подняла трубку красного стационарного телефона и набрала на круглом диске нужные цифры.
— Господин Викториан, к вам посетитель. Это господин Готлиб, просит вас… Хорошо, сию минуту, — положив трубку, девушка обратилась к старому часовщику: — Вы можете пройти. Номер 337.
Поднявшись на третий этаж и пройдя по коридору, Готлиб постучался в указанную дверь. Ручка осторожно повернулась изнутри, и дверь отворилась.
— Здравствуйте, Готлиб, — улыбнулся на пороге Викториан в голубой рубашке с закатанными до локтя рукавами. — Я знал, что вы вскоре меня найдете. Входите же, не стесняйтесь.
Викториан пригласил жестом гостя войти. И Готлиб прошел. Это был скромный номер на одного с кроватью, круглым столом у окна и тяжелыми шторами, подвязанными кистями.
— Хотите чаю? — спросил Викториан. — Вы ведь, наверно, замерзли с дороги. На улице снежно сегодня.
— Да, если можно, — согласился Готлиб. И оглядев себя, заметил вдруг, что его старое пальто обсыпано подтаявшим снегом. Взявшись за отвороты, он жестом начал стряхивать снежинки со своих плеч: — Ах, простите, я бываю таким неловким. Старость…
— Ничего страшного. Вы можете повесить одежду у входа на вешалку. Там она скорее обсохнет, — сказал Викториан и, развернувшись в гостю спиной, нажал на кнопку электрического чайника в углу.
Чайник зашипел.
— Присаживайтесь, — указал Викториан Готлибу на стул возле стола. Тот сел.
— Как вам у нас? — спросил часовщик.
— Странно, — ответил Викториан, раскладывая пакетики с чаем в чашки. — Как будто всё неживое… Я же вам сказал, что ваш король голый. Он вас не любит. Горожане будто спят. И я даже не знаю, что из этого тупее: быть голым королём и не любить свой народ, или спать с открытыми глазами.
Готлиб задумчиво посмотрел в потолок:
— А что если это не его народ?..
— А чей же? – поставил на стол чашки с чаем Викториан и присел напротив гостя.
— Ваш, — ответил Готлиб. — Что если это ваш народ? И он просто потерялся во времени, потому что в Городе часы уже давно идут неправильно… Помогите нам.
— Ваш король — вор? — спросил Викториан.
— Да. Он — вор и убийца. Никто не знает в точности, сколько преступлений он совершил. Давно ходят слухи, что он убил старого бургомистра, когда у нас была Республика. Потом он смастерил себе трон и построил себе Дворец на деньги Городской казны. Далеко отсюда…
— Я знаю, что у него есть Дворец, — произнес Викториан.
Старик удивленно посмотрел на собеседника:
— Откуда вы знаете? Вы же приезжий…
— Ну, это же мой народ, — загадочно улыбнулся Викториан, и по радужке его голубых глаз вдруг прошёл серебристо-металлический блеск. — Король не мой. А народ — мой…
В этот момент по спине Готлиба побежали мурашки, как бывает от внезапно нахлынувшего далёкого воспоминания.
— Мой отец умер пару лет назад, — заговорил часовщик. — Он был астрономом и звездочётом. В некотором смысле он сумел постигнуть тайны бытия и умел заглядывать сквозь время. Однажды, во время большого пира, наш король пригласил его к себе ради потехи и велел предсказать ему будущее. Мой отец долго чертил ему лишь одному известные таблицы и гексаграммы и предрек ему крах от Незнакомца, Который Однажды Придёт в Этот Город для того, чтобы освободить от тирании.
Мой отец описал «королю Соломону» этого человека, сказав, что он будет молод, высок, умен и хорош собой. Он будет хорошо говорить и увлекать за собой народ. «В нём не будет страха перед тобой», — сказал королю мой отец. И тогда «король» спросил его: «Что же мне делать, чтобы погибель от этого Незнакомца за мной не пришла?». И мой папа ответил: «Никогда и ни при каких обстоятельствах не произноси его имя, ибо если произнесешь, то умрешь… Рассыпешься в прах… Имя ему будет Викториан».
С тех пор и мой отец впал в немилость за свою дерзость. А «король» стал несносно суеверен: он окружил себя бабками, колдунами и шаманами. В его Дворце на высоком утёсе есть круговая анфилада. Он думает, что этот круг спасёт его. Он предпочёл спрятаться в этом Дворце и ничего не видит, ничего не слышит и ничего не хочет знать… Я верил своему отцу, ибо мне больше некому было верить. И вот вы здесь… Я знаю, что это вы… Поэтому я здесь.
На этом Готлиб замолчал и отпил из кружки уже остывший чай.
— Вы знаете, Готлиб, я совсем не суеверен, — произнес Викториан, всё это время внимательно слушавший старого часовщика, — но я думаю, предсказание сбудется.
— Простите за столь долгий рассказ… Я ведь совсем не за этим пришёл, — спохватился старик. — Я, как и обещал, сделал вам часы и принес их.
С этими словами он извлёк из кармана пиджака удлиненную черную коробочку и раскрыл её. В ней на бархатной подложке лежали наручные часы, серебристый корпус которых сиял, на черном циферблате под стеклом по кругу были выбиты римские цифры, а механизм еле слышно мерно тикал. Этот звук можно было услышать только в полной тишине, поднеся часы к уху. Стрелки показывали без четверти девять.
— Вы позволите примерить вам? — спросил Готлиб, извлекая часы из футляра и переворачивая их тыльной стороной.
Викториан протянул ему левую руку и Готлиб застегнул ему ремешок на запястье.
Викториан улыбнулся:
— Не снимайте их, — сказал часовщик. — И тогда наступит Новое время. Старое пройдёт.
— Этот Город ищет героя?
— Как будто сами не знаете… — ответил Готлиб. — Кажется, уже совсем стемнело. Мне пора.
С этими словами гость поднялся со стула…
— Сколько я вам должен за вашу работу? — потянулся в карман за бумажником Викториан, провожая Готлиба у двери.
Часовщик остановил его жестом:
— Хорошо, что вы здесь… И вы ничего мне не должны.
