Привет, Леша.
Увы, это все-таки случилось. Иногда я думаю, что это должно было произойти хотя бы из соображений драматургической целостности. Я весь год писала тебе о разных видах борьбы и войны, с которыми сталкивались мои друзья, так что я просто обязана была пережить этот опыт сама и написать от первого лица.
В самые первые дни войны мы были на таком адреналине и в таком измененном состоянии сознания, что все было как в кино. Буквально. Режим “кино-кино” был включен у меня круглосуточно и первые дни я еще находила слова, чтобы фиксировать эту странную реальность.
Пара утр в самом начале войны начиналась у меня с записей впечатлений прошедших суток — это было самое первое, что я делала, открыв глаза и фейсбук, в котором мне попадались удивительно резонирующие во мне тексты киевской поэтессы и переводчицы Оли Брагиной.
Спустя несколько дней меня настигнет усталость и невыразимость всего происходящего и еще пару недель я буду в очень странном состоянии ума, а через 21 день войны, наконец, снова начну возвращаться в себя — знаешь, говорят новые привычки формируются за 21 день — и примусь структурировать материал для нового письма тебе. О войне. Из Киева.
Я еще не знаю насколько длинным оно получится, чем и когда закончится, но уже знаю, что оно будет называться “Глаз Бури”. Говорят, глаз бури — центр урагана — самое безопасное место. Это то, где я сейчас нахожусь. Сбежав из сумеречного укрытия на свет, я сижу в хрупкой тишине посреди апокалипсиса, и, игнорируя воздушную и просто тревогу, пишу тебе письмо.
А пока оно пишется, я хочу послать тебе два наших с Олей утра в самом начале войны.
Обнимаю.
26 февраля 2022
Оля Брагина:
“сегодня спали в бомбоубежище. на нашей улице были перестрелки, возле “Новой линии” высадился десант, но их взяли в плен, в Броварах обезвредили корректировщика и взрывы пока прекратились. за нашу старую добрую ТЭЦ-6 сражаются до сих пор. говорю маме: “Вот, ты думала, что им нужна банкнотная фабрика, а они хотели “Новую линию”. мы все в школе читали Тютчева блажен кто посетил сей мир в его минуты роковые, но для нас это были просто слова, я никогда не думала, что в нашем спальном районе будут перестрелки и десант, нашей главной проблемой всегда были пробки на мосту и переполненный в час пик транспорт.
мы пошли в бомбоубежище, мы были очень напуганы, потому что пишут, что панельный дом при взрыве складывается блоками. бомбоубежище в кирпичной поликлинике, так там сидели втроем на двух табуретках, говорили, что в селе Погребы работала сирена, говорю папе: “Эти табуретки купили в 80-х, и вот мы сидим на них в бомбоубежище, вот стабильность”. на лавочке один пьяный мужик говорит другому: “Я хочу так поговорить с каждым”. говорю папе: “Здесь лучшие люди города, если бы не война, можно было бы подумать, что Новый год”. говорю маме: “Мы здесь, как в поэме Ахматовой “Реквием”, мама говорит: “Мы ведь и стоим здесь сейчас, чтобы потом не стало, как в этой поэме”.
мама говорит: “В интернете написано, что какая-то наша ракета не летала тридцать лет, а потом взлетела и что-то взорвала в России”. говорю: “Ракета не летала тридцать лет, а потом что-то взорвала? Это какое-то чудо святого Варфоломея”. мама говорит: “Да, там так и написано в Интернете”. по телефону кто-то говорит, что у П пригорает ж, мама радуется: “Я хочу это слышать”. говорю: “Аналитика, которую мы заслужили”. Костик говорит: “Во “Флоренции” бомбоубежище – просто оазис”. говорю маме: “Вот визионеры. Хотя да, это нам в 90-х было не до того, а у них война не заканчивалась никогда».
У меня
все почти так же, но в центре. спали — ну как спали — в убежище поочереди; “мы как в большом плацкарте поезда, едущего сквозь ад, только не пахнет курицей” — шутим мы, — “вот даже яйцо на соседнем столике”. у нас тут три собаки и три кота: Чапа, Буся и рыжий Вогник — “Огонек” на украинском, прям как журнал; и очень много детей, но никто не плачет.
люди самоорганизовались: взломали замок подвального ресторана (красавчик-владелец разрешил в телефонном режиме), нашли болгарку, спилили замку железные зубья, чтобы закрыться изнутри на засов — потому что вчера, пока мы ходили в магаз, видели как машина полиции с автоматами принимала двух диверсантов — ими наводнен город, молодчики странного вида шныряют по улицам. мы выносим мусор, одна женщина помыла полы, мы сделали перепись населения и создали наш чат “Укрытие”, мы даже имели первую стычку в нашем микросообществе на 50 человек: один пожилой мальчик хотел ходить туда-сюда и чтобы не закрывали дверь на улицу: “у меня, может, клаустрофобия!” мы объяснили ему, что такое демократия и коллективные правила, установленные большинством, а не нравится — так на выход, как Россия из Совета Европы.
мы обмениваемся новостями, пацаны с Левого берега накупили всего для коктейлей Молотова — теперь у них коктейльная вечеринка; мне звонят и пишут люди из разных стран, все предлагают уехать к ним — в Австрию, Хорватию, Сербию, Грузию, еще куда-то — а я говорю: “как? все заблокировано”, а думаю: “как? я так и не купила чемодан”, и еще я думаю, что горжусь президентом, который никуда не уехал (естественно), и что Шон Пенн, который прилетел в Киев снимать про все это документалку, — настоящий мужик и человек, невзирая на все претензии к нему бывших жен.
я не знаю когда попаду домой — я житель центра, которому “настойчиво рекомендуют не покидать укрытие”, потому что на улицах идут бои. я думаю: для первого в жизни сбора в убежище я неплохо справилась — у меня есть трусы, носки, коврик и плед, в котором я сидела в Тибете на лекциях Далай Ламы; зубная щетка, крем, гидрогелевые патчи, и даже есть книга по Драматургии (каждый раз я говорю “книга ха-ха”, потому что мы не читаем ничего кроме новостей), и я говорю Кали: “тут столько материала для писем!”, а она выходит гулять в центр Москвы, опять, и пишет: “почему мне все время хочется к вам?”
да потому что тут все настоящее.
…
27 февраля 2022
Оля Брагина:
“после бомбоубежища проснулась в 6 вечера, поучаствовала в зуме в чтениях “Ні війні/Нет войне” и снова уснула, проснулась в 3 часа ночи, прочитала, что взорвали нефтебазу в Василькове и что всем надо бежать в бомбоубежище, потому что на Киев летит всё, что только возможно. родителей решила не будить, ночью были взрывы, три взрыва — даже с периодичностью в 5 минут, но я всё равно решила никого не будить, сидела на диване и читала французский постмодернистский роман о начальниках без головы. утром мама проснулась и удивилась, что была такая тихая ночь.”
У меня
все так же, только мы все так же в бомбоубежище. все сказали: “через полчаса они начнут бросать на киев все что у них есть + едут 500 танков, будет страшно.” но мы отказывались бояться — мы почистили зубы, сделали патчи под глаза и даже выпили немного вина.
днем мы сварили огромный суп с фрикадельками на нашей подземной полевой кухне, все поели — в нашем поезде запахло домом, все бегали туда-сюда с тарелками и как-то быстро сроднились; так что в канун страшной 4-й ночи люди смеялись в нашем убежище, параллельно листая новости, и если не знать, какая причина нас тут собрала, можно было подумать, что мы классно проводим время.
вечером дети — Ванда, Мирон и Надя — играли, таская туда-сюда свои чемоданы: “мы дети войны!”. мы смеялись над тем, как это ужасно — как то, что мы читали о Великой Отечественной, но все же смешно. в объявленный час мы ничего такого не слышали — “это нам не слышно, или там ничего не происходит? какая-то страшная тишина.”
ближе к 3-м я узнала, что погиб парень сестры моей близкой подруги, а с ним и другие наши ребята. пока не уснула, я слушала как она плачет в вотсапе и говорит мне о жгучей ненависти, и что если бы не ребенок, просто пошла бы убивать нелюдей. “она говорит: “все в порядке, это война”, она ведь уже была на фронте в 2014 и теперь хочет вернуться.” последнее, что я сказала перед тем как провалиться в сон: они ненавидят нас, мы ненавидим их — это взаимно.
я спала 3 часа и ничего не слышала (3 часа — мой предел в последнее время), но потом решила поспать еще чуточку — было страшно просыпаться и читать новости, столько новостей я не прочла за всю свою жизнь, даже за сагу с отравленьем Навального. я проснулась от слов ребят: “в эфире пугающая тишина, никаких обновлений”, потом вдруг со всех сторон в нас полетели осколки апдейтов: взорваны газопровод, нефтехранилище, кладбище радиоактивных отходов — “в общем, пиздец и ничего хорошего”, коротко резюмировал кто-то в убежище.
это время пробуждения в темноту неизвестности — самое страшное. но сейчас я встану, почищу зубы, потому что “русский военный корабль, иди нахуй”; потому что Харьков еще не пал, а харьковские бомжи помогают теробороне, собирая бутылки для коктейлей Молотова; потому что ненависть сильнее страха, а уж любовь — сильнее тем более. Потому что, как сказал все тот же Навальный, боровшийся с этим же самым мраком: “это финальная схватка…” да, между добром и злом. еще он сказал: “я не боюсь, и вы не бойтесь.”
Лёша, мы не боимся.
