Письмо #144: Nesavršenost

“…мы немного поржали – нам это было похоже
на «Мистической Поезд» Джармуша, а со стороны –
вообще наверное – кино-кино-кино, что-то такое
очень классное, что-то такое, что тоже 
надо придумать
как назвать.” — Магид

Привет, Леша.

Это будет немного необычное письмо, в котором Поэтика почти победила Политику.

В воскресенье 13 июня Хулиган позвал меня на концерт балканской музыки в сквере неподалеку. С музыкантами Хулиган познакомился в доме (сквоте) настоящего цыганского барона. Я говорила — у него пропуск в самые разные интересные субкультурные андеграунды.

— Я думаю, ты не совсем верно поняла, — сразу после приветствия сказал Хулиган.

— Что именно? — уточнила я.

— Я сейчас объясню. — Хулиган поставил интоннационную точку в конце предложения и взял долгую паузу.

Какое-то время мы шли молча и в этой паузе я уловила драматургию.

— Я думаю, ты не совсем верно поняла то, что имела в виду Мерил Стрип — Рабби — в том телешоу.

— Ааа! То есть таким образом ты решил сообщить мне, что прочел мои Письма Навальному?

— Да, — лучезарно улыбался Хулиган.

Драматургия! Хулиган, как и я, любит сценки и провокации.

— Что ж, спасибо, я правда польщена! Следующее письмо я так и начну: “Хулиган начал с…” — дальше я не придумала как сформулировать про эту срежиссированную паузу.

— Так вот. Когда она говорит, что католичество — о прощении, а иудаизм про вину, не имеется в виду чужая вина, а тем более наказание. Речь идет о собственной вине! Поэтому, когда ты говоришь, что я в этом споре как бы католик, а ты как бы еврей, это не так — в этом смысле, я куда ближе к еврею.

— Да, я понимаю, но все равно вина и наказание — две стороны одной монеты.

— Я думаю, контекст, в котором она говорила, был другим. И ты очень упрощаешь.

— Я знаю. И да, конечно, я упрощаю. Но, понимаешь, мне же для истории нужна коллизия. Мне нужно развитие конфликта, я же не могу сразу сказать, что ты был прав. Так что да, немного литературного преувеличения. Упрощения. Но ты же видишь, в итоге ты оказался прав. В нашем споре. Лешино письмо закрыло дискуссию. Он — как ты.

— Я прочел несколько его писем, я сперва не понял, подумал это ты их написала.

— Нет, что ты! Это его письма, из его Инстаграма. Я их просто публикую для цельности повествования; ведь существует как бы диалог между ним и людьми, которые ему пишут. Им и мной. Перекличка тем.

— Но они такие поэтичные! Поэтому я и предположил, что они твои.

— Очень поэтичные. В том-то и дело. Леша — не просто пассионарный политик, он еще и умный, добрый, сложный чувак, который классно пишет и формулирует свои мысли. И смешно шутит, не теряет присутствия духа даже в самых сложных обстоятельствах. Поэтому-то он меня так и зацепил.

Хулиган удивлялся, что я запоминаю такой объем. Что местами кое-что не дословно, но суть верна; что вот он не помнит всю эту нашу болтовню, а потом читает у меня и узнает: да-да, именно так все и было.

— Да просто я занимаюсь этим всю жизнь. Журналистский скилл. Или как с фотографией, помнишь, мы говорили? Когда снимаешь, ты как бы максимально заточен на восприятие и чтобы ничего не упустить. Так и здесь — у меня просто включается режим “слушать и фиксировать”.

Я не говорю Хулигану, — не успеваю на ходу сформулировать — что этот режим можно назвать “присутствием”. Максимальное присутствие в моменте.

И что, когда всё происходящее вдруг начинает мне казаться невероятно объемным, значимым и кинематографичным, — это, наверное, и есть переключение в этот режим. Я, правда, не знаю, что первично: сперва начинается это мое кино-кино (так мы с Магид называли этот сдвиг восприятия) и я включаю режим “запись”, или сперва я включаю режим присутствия и начинается кино?

— А, главное, мы же вроде просто говорим, но в этом есть структура. — говорит Хулиган.

— Главное — задать структуру, да. Но, знаешь, когда начинешь писать, начинают сами собой какие-то волшебные вещи происходить. Я говорю с тобой о Балканских Войнах и Фейгине, тут — бах — Фейгин воевал в Армии Боснийских Сербов. Говорим о Крыме — тут ты с твоими крымскими татарами. Среди моих героев есть Майк из Израиля, тут — бах — тема Палестино-Израильского конфликта. Заявляю грузинку Кали — тут появляется грузинская тема. Поговорили о Беларуси — тут беларуский Поэт, самолет и Протасевич. Все, что нужно — это вычленять ключевые элементы и лейтмотивы из самоткущегося нарратива.

Мы говорили о том, кто как воспринимает свои старые тексты: Хулиган думает ‘о боже, какой отстой‘, а я почти никогда не узнаю свои тексты и удивляюсь “ой, это я? а классно написано”.

Мы много о чем еще говорили в этой связи. Что я подумывала сделать перевод всех писем на английский, но это очень трудоемко, я не успеваю. Что я подумываю когда-нибудь сделать из наших писем Леше книгу, тогда и можно будет перевести избранные тексты. Что я отношусь к этому так серьезно, потому что, в каком-то смысле, это черновик книги в реальном времени. Хотя я вовсе не собиралась писать политическую книгу и этот проект поломал все мои планы. Но мы же не выбираем то, что нас торкнет, верно?

Еще я сказала, что буду счастлива, если однажды Хулиган что-нибудь напишет для меня. Мои герои должны заговорить от первого лица — как Кали.

И я не сказала ему, что теперь-то он может быть уверен: даже когда я бестактно перебиваю, я слушаю его очень внимательно. Внимательнее, чем он думает. Думаю, теперь он и сам это знает.

В сквере, где должен был быть балканский концерт, мы встретились с беларуским Поэтом.

Мне нравится красивая литературная мысль, что это я свела их на моих страницах — а теперь они сошли с них, подружились, и ходят беседуют по улицам города. Так же я свела Кали с Майком, и теперь они постоянно болтают в мессенджере и гуляют по питерским крышам, когда Кали приезжает в город по делам.

Поэт пришел не с пустыми руками. Он подарил Хулигану большую красивую билингвальную книгу, изданную его другом, — ‘Хорватские Поэтические Хулиганы‘.

— Ооо! — сказал Хулиган.

Раскрыв книгу на случайной странице, он стал рэпперски декламировать на сербо-хорватском; до меня долетали знакомо звучащие слова: “курва”, “лесбиянка”, “сигарета”.

Надо заглянуть, — подумала я, — будет нам гадание по книге.

Стих на странице Хулигана слева назывался Nesavršenost, на моей странице справа — Недосконалiсть, что по-русски просто Несовершенство.

Он был короткий и про разных женщин, с которыми у лирического героя не срасталось (то стерва, то лесбиянка) и поэтому сегодня он снова будет спать один — такое вот несовершенство мира.

— Стой, я должна сфоткать тебя с этой книгой. Кажется, мы застолбили тебе новый никнейм.

— Да! Представляешь, у меня есть футболка — она сделала мне — с принтом Хулиган. В ее блоге она называет меня Хулиган. И теперь твоя книга.

— Да, сначала была футболка, потом блог.

— Ты там тоже есть, — сказал Хулиган Поэту.

— Да, он знает. Поэт рассказал мне прекрасную историю и разрешил о ней написать. Правда и Зеркало— читал?

— Нет.

— Короче, летел я недавно с кучей своих книг, и на таможне…

— Не спойлери ему! Пусть прочитает.

— Не спойлерить? Ладно. А где я тоже могу это почитать?

— Я пришлю тебе ссылку. Но знаешь, что я хотела спросить? Я совершенно точно помню, что ты тогда сказал “правда и зеркало”. Я бы не забыла такое. А в FB посте, что ты мне присылал, ты пишешь “правда и…” Забыла, какое-то другое слово…

Люстра? Это и есть “зеркало“, на беларуском.

Хм, интересно, есть ли семантическая связь между “люстрой-зеркалом” и “люстрацией” как зеркальной мерой наказания в ответ на провинность?

— Я только что удивлялся, как она все запоминает? Я ничего потом не помню.

— Я тоже не сразу запоминаю. Я прихожу домой, у меня в голове такое облако из впечатлений — я сажусь и начинаю его разматывать. Должна признаться тебе, что одну историю я записала на телефон — “Определение Гражданской Войны“. Когда ты начал рассказывать, я поняла, что не смогу все это запомнить, но и что я не могу все это упустить, к тому же мы пили. Но только один раз, остальное по памяти.

Мы, кстати, опять пили. Сидели с дорогим новозеландским Совиньоном Мальборо и гранеными стеклянными стаканами из соседнего магазина на скамейке в сквере — в непосредственной близости от детской площадки, но родителям на наше пьянство было наплевать. Наверное, они там и сами с пивом, предположила я.

Дети прыгали на батуте и катались с горки, как и положено детям летом. Мимо ходили волонтеры, собирающие подписи против застройки сквера, мы поучаствовали. Под ногами бегали таксы, шпицы и разные другие собаки с их людьми; над нами зацветали липы, рядом журчал вековой чугунный фонтан. Балканские музыканты опаздывали, так что Поэт с Хулиганом ставили друг другу в телефоне балканский рокарэп, кубинский рок и всякое такое — и это снова было так прекрасно, что у меня в голове включился кинорежим.

— Мы тут с ней на днях устроили новое шоу, — стал в связи с чем-то рассказывать Хулиган Поэту.

— Когда это? Не было нового, вроде, — вклинилась я. — А когда ходили на день рождения, там решили не исполнять. Хаха.

— А, да, точно, это же мы с вами тогда были! — вспомнил Хулиган.

И правда, ничего не помнит.

На днях мы встречались с Поэтом и его девушкой Татой, нашей с Хулиганом хорошей подругой. Из-за нее Поэт и перебрался в Киев.

— Пойдемте вчетвером сделаем Шота Такое? — Предложил перед тем Поэт.

— Пойдемте. А што сделаем? — Как всегда, на всё заранее согласилась я.

— Русская, беларус, украинка и серб — уже начало анекдота.

И мы — русская, беларус, украинка и серб — пошли гулять в Бабий Яр. (Какой-то немного черный анекдот.)

В тот день, 10 июня, было Солнечное Затмение. Я была сильно не в духе по рабочим причинам, почти не спала ночью, и признавалась Тате, что из меня лезут какие-то эмоциональные демоны, которых, я вроде бы, давно уже победила. Но настроение мое быстро улучшилось — компания была отличная, парк прекрасный, тополиный пух после дождя валялся сбитыми пачками ваты, белая акация масимально расчехлилась и пахла как ненормальная, и вдобавок мы встретили радугу.

Я послала Кали фото пейзажа с радугой на фоне одиноко торчащей синей кабинки биотуалета: Метафора моей жизни”. “И моей!” — откликнулась она.

Мы шли к инсталляции — мемориалу, посвященному памяти жертв массовых расстрелов в Бабьем Яру.

На огромном пустынном зеркальном поле, испещренном дырками от пуль, торчали вертикально зеркальные, такие же расстрелянные столбы, напоминающие печные трубы в 3 человеческих роста. Один единственный силуэт — юноши-гида в черном и в черной кипе — стоял, прислонившись спиной, к одной из них. Над зеркальным полем стоял протяжный медитативный звук — то ли пения, то ли молитвы, то ли стонов. Чистое вечернее небо отражалось в зеркальной неидеальной глади. Из левого верхнего угла в кадр втыкалась радуга.

Это было зрелищно, символично и довольно тоскливо.

— У меня и так депрессия от всего происходящего, я вышла из интернета, чтобы отвлечься. Вы решили меня добить? — сказала я и присела на край зеркального поля.

— Я никогда в жизни не видел такой устойчивой долгоиграющей радуги, — сказал Хулиган спустя приличное время, когда радуга все еще была на месте.

Мы пошли дальше и нашли в парке строящийся, еще незавершенный иудаисткий храм. “Как нас носит — то мечтеть, то вот это; надо было и Эмиля с нами позвать,” — сказала я.

Две угловые стены и потолок — это пока вся конструкция — изнутри были все в лесах, люльках и ярких рисунках. Художники — 2 парня и 2 девушки — переговариваясь между собой где-то под потолком, расписывали их сказочными цветами, животными и золотой вязью на иврите. На полу, спиной к нам, между забавными львом и медведем, девушка в джинсах раскрашивала лотос.

Я даже не сразу заметила повтор: Поэт, лотос.

Так мы и гуляли между инсталляций, мемориалов, старообрядческих христианских молитвенных избушек, увешанных пасхальным яйцами, телевышек и кладбищ — “такой богатый выбор: слева лежать в итоге, или справа” — и шутили про то, что наши самые популярные темы для шуток в последнее время — это возраст, болезни, политика. А, ну и религия.

— Эй, ну вроде мы выжили? — сказала я Хулигану, когда он только приехал.

— Да!

По совпадению, и он, и я, и разные наши друзья только вылезли из затяжных больничных.

— Это уже старость, или еще нет? Во всех наших чатиках только и разговоров, что о болезнях. 

— Не знаю как люди живут с постоянной болью. Это ужасно. Не знаю как мой отец, у которого артрит, всю жизнь живет с этим. 

— Да, мир тупо сужается до источника боли. Характер портится. Думать ни о чем невозможно. Полная рабочая неэффективность.

— Может, привыкаешь?

— Что-то я за месяц так и не привыкла. Мы с Кали шутим, что это тест-драйв старости. И знаешь что? Я это не покупаю! 

Мы рассказываем Тате с Поэтом как однажды мужчина рядом с нами убедительно успокаивал кого-то по телефону: “Это нормально, у каждого первого мужчины после 50 — аденома простаты и снижается тестостерон! У каждого!” Мы поржали: какое облегчение.

Или как недавно на техно-вечеринке в клубе к нам с Хулиганом подошел радостный человек со словами: “Как приятно видеть здесь людей разного биологического возраста!” Парень и сам был с проседью, и мы были не уверены: удивлялся ли он нашему там присутствию, радовался ли тому, что он там такой не один, — “или тому, что он там не самый старый!”

И вот после этой прекрасной прогулки по депрессивным местам между закатным затмленным солнцем, радугой и молодым месяцем, за ужином мы с Хулиганом устроили ребятам наше уже фирменное шоу ‘Панельная Дискуссия’.

Все было классно — “отличный финал стремного дня” — мы выпивали в рыбном ресторанчике, смеялись, Хулиган с Поэтом обсуждали всякое балканское; Хулиган позвал меня пойти с ними на лодке в Хорватию, если ему удастся уговорить шкипера не обламывать традицию.

— О боже, это очень крутое предложение. Как бы там ни сложилось, ты должен знать, что я очень благодарна уже за сам его факт!

— Нет, правда. Хорватию нужно смотреть именно с лодки.

— А у вас разве нет этого морского суеверия “женщина на корабле”? — Спросила я.

— Ммм, было, но мы уже это проехали, когда один из ребят взял с собой девушку, с которой у него было все серьезно.

— Ну ладно. Я могу готовить, чтобы как-то оправдать свое женское присутствие.

— Знаешь, у нас как раз считается крутым, когда готовят мужчины.

— Ладно, могу не готовить.

Не помню как именно — кажется, Хулиган говорил о разных религиозных трендах в разных регионах Сербии — выплыла тема христианства. Хулиган и раньше рассказывал, что в его родной деревне все преимущественно ортодоксальные православные христиане, при этом Библию никто из них никогда в жизни не открывал. Как-то не принято.

Что-то, вроде, говорилось и про языческие магические традиции в других районах, когда я напомнила, что христианство позаимствовало у языческих культов чуть больше, чем всё.

Хулигана не устроил мой безаппеляционный тон, он потребовал отсылок на научные источники. Я сказала:

— Боже, ну я сейчас не помню уже, давно читала на эту тему, но это общеизвестный факт. Они завернули старые традиции в новую идеологию. Просто хорошая маркетинговая стратегия — странно, что ты, будучи коммуникационщиком, в этом сомневаешься.

— Странно, что ты, будучи не в состоянии сослаться ни на один авторитетный источник, настолько уверена, что не оставляешь даже 2% на сомнения.

— Ну прости, что я уверена в том, что знаю.

Короче, Хулиган пылко требовал ссылки на источники, я оправдывалась плохой памятью; он зацепился за мою вольную трактовку, что спустя годы после распятия Христа некие религиозные лидеры, “сели, устроили брейнсторм и давай внедрять христианство в массы и переписывать и языческую Пасху, и Рождество, и все остальное — и, кстати, очень грамотно, я считаю.”

Он снова кричал ‘Let me finish, for Christ’s sake!‘, предлагал поспорить на 10 бутылок шампанского, что, если я пришлю доказательства факта таких брейнстормов, и мы оба сочтем источники достаточно серьезными, то так тому и быть. Я отказывалась с ним спорить — “А если ты не сочтешь их достаточно серьезными, то что? И вообще, когда ты в последний раз открывал мои ссылки?”

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Мне кажется, ты просто хотел к чему-нибудь доебаться.

— И зачем бы мне это?

— Не знаю. У меня иногда просто бывает такое настроение — к чему-нибудь доебаться.

— Если бы мне было все равно, мне ничего не стоило бы согласиться с тобой и проехать тему. Но мне — нет.

— Ладно, я поняла. Я не так все поняла, что-то неправильное читала и, вообще, я просто тупая.

Это длилось минут 30. Хорошо, что мы сидели в самом углу веранды — наши друзья хоть и ржали и старались не подавать виду, и даже мягко соглашались, что все было примерно так, как я говорю, но все же заметно удивлялись такой эмоциональности в контексте христианского дискурса.

— Затмение. — Констатировала я в финале, когда мы угомонились.

— Интересно, что когда мы вдвоем, ничего такого не происходит. Только на публику. — Рефлексировал вслух Хулиган.

— Ну я же говорю, шоу. Сперва для меня одного — я Тате рассказывал, теперь для нас двоих. Традиция. — Смеялся Поэт.

— Последний бесплатный показ, в следующий раз будем брать деньги!

— Наутро я позвал ее на ланч, — рассказывал Хулиган Поэту, пока мы ждали балканский бэнд на скамейке в сквере. — Я знаю один ооочень хороший японский ресторан, довольно дорогой. Встречаемся, а она такая: “Да я, вообще-то, не злюсь.” И я такой: “Чёрт, не могла раньше сказать? Просто сводил бы тебя кофе попить!”

— Нет, все было не совсем так! Мы встречаемся, он такой: “Я бы хотел извиниться…”, а я такая: “Я так и поняла. Но зачем такой дорогой ресторан? Я не настолько злюсь.” Аха-ха!

Мы снова смеемся.

На самом деле, все было и не совсем так. Но это уже непостижимая тайна токена Святой Троицыпрезентация, восприятие, правда.

Когда наутро Хулиган написал мне “Ланч?”, я ответила: “Занята, компилирую тебе ссылки о христианских адаптациях язычества.”

Мы посмеялись.

— Серьезно, ланч?

И пошли на ланч.

Но я, серьезно, собирала доказательства, которые он просил, и перед выходом отправила ему письмо, полное ссылок и цитат про факты Христианской Интерпретации. Он открыл его в такси:

Были две ключевые фигуры, которые больше всего продвигали христианство, переняв и переписав более ранние комплексы верований и культов, считавшихся «язычеством», в соответствии с новой парадигмой:


1) Апостол Павел, который буквально был PR-менеджером Иисуса и начал создавать идеологию сразу после смерти Христа в I веке, и в конечном счете (вместе с командой) написал большую часть Нового Завета и других священных книг.


2) Константин I Великий, который обратился в христианство по политическим причинам в IV веке, а затем интегрировал в него языческие традиции.

Достижения обоих во многих научных источниках называют стратегией христианизации. Я предполагаю, что это подразумевает множество мозговых штурмов и встреч с их командами, товарищами по вере, коллегами, «первосвященниками» и другими «госслужащими». Но ты не дал мне закончить и рассортировать, так что читай как есть. ; )”

Мы не рассказали Поэту, что, пока ехали в такси, только что договорившись, как обычно, не обсуждать и не возвращаться к этой теме, Хулиган говорил следующее.

Что — хотя при встрече он сказал, что хотел бы извиниться за одну конкретную вещь, а к остальному у него по-прежнему вопросы — он просто, вообще извиняется. Потому что тот вид извинения, когда кто-то говорит “ну прости, тут я, конечно, неправ, а вот тут ты сам мудак и я не согласен это не извинение, а говно. Нужно быть готовым сделать это безоговорочно, от всего сердца.

Хулиган объяснял, что я, наверное, не поняла что именно его задело: не столько факт христианских заимствований, сколько мой категоричный тон. А я объясняла ему, что я это поняла, но меня, в свою очередь, задело то, с чего он так яро требовал научных доказательств очевидного? Как, с его профессиональным бэкграундом, он может вообще в этом сомневаться, зная исторические факты? Очевидный же паттерн, наметанным взглядом креативщика-маркетолога сразу угадывается — я так сразу такие вещи вижу.

— А я — нет. Видишь ли, — сказал Хулиган, — есть такая вещь, как профессиональная деформация. Цинизм, скепсис этот весь… Когда я что-то ‘сразу вижу’, я не хочу думать, что это — именно то, что я вижу; я хочу дать этому шанс — а вдруг и правда?

А вдруг и правда Константину приснился вещий сон и он уверовал, а Павел не писал Новый Завет, до неузнаваемости проапгрейдив идеи Иисуса Христа? Но как? Как после 3 войн и 20 с лишним лет в PR можно быть настолько добрым и неиспорченным? — безо всякого скепсиса думала я.

И молча брала Хулигана за руку.

Я не говорила ему, насколько меня удивила своей естественностью эта симметрия: он чувствовал вину и был готов просить прощения — безоговорочно, а я была готова безоговорочно прощать — настолько, что мне с самого начала даже в голову не пришло обижаться.

Я снова всё упрощаю, или здесь я ближе к католику, а он — как и говорил — к иудею? Или это просто очередной литературно-преувеличенный конфликт, чтобы в конце концов согласиться друг с другом? А на самом деле мы оба ближе к чему-то другому?

Или мы просто — ближе?

Тем временем, у Кали последние недели неслось: ограбление, донос, операция, обследования; поезд, самолет, милицейский бобик, скорая помощь, хирургическое отделение, отделение полиции — очень динамичный монтаж.

— Бля, когда это кончится? — сетовала Кали. — Может мне и правда в церковь сходить?

— Сходи в датцан. В Питере точно есть.

— О, точно, забыла совсем.

— У меня в Твиттере одна девчонка расшарила линк на сайт Белого Дома, куда можно написать обращение к Байдену — типа, давайте все закидаем его просьбами поднять вопрос Навального на встрече с Путиным. Я расшарила — давайте и правда закидаем — и пошла накатала эмоциональный текст. В ключе: “Dear Mr. President, please, smash him. Заставьте его заплатить за все, что он сделал, за всю хуйню. Дальше перечисление всей хуйни. И в конце: Apologies for my rage, thank you and God bless you.”

И знаешь, полегчало. Такая терапия. Хотела и тебе посоветовать: вдруг тебе надо выговориться — так можно пойти на сайт Белого Дома и написать президенту Байдену. Ха-ха.

— Ахаха! God bless you! — Cмеялась Кали. — Заскриптить наши разговоры — это просто пиздец.

— Наши разговоры — это то, что помогает нам выжить в пиздеце. Разве ты так не думаешь? Ахаха! Вот вчера в сквере, когда ты мне писала: Хулиган, вращая бедрами, тянет меня танцевать под балканский бэнд, а я такая “Подожди, у меня тут подружка после КТ спрашивает онкология у нее или нет.” Это же очень смешно!

— Ахаха! А я тебе послала и сижу жду такая, не трогаю эту бумажку, думаю: “Ладно, через 5 минут все равно будет ответ, не буду гуглить, я не могу, сейчас я всё — сдохну.” Думаю, ну сейчас ты же мне ответишь. Я догадывалась, что ты тусишь, но такая: ничего, подожду, я все равно не могу сама это сделать.

(Мы с Магид называли это дружеское присутствие — “держать за руку”.)

Это и правда было очень кустурично. Несется саундтрек цыганской свадьбы, какое-то “Мама, я жулика люблю”, Хулиган зажигает с тетушками у фонтана, Кали пишет мне: “У меня же не онкология? Свободная жидкость же не новообразование? Лейкоциты бы показали?”, я отвечаю ей: “Ну конечно, показали бы. Какая к черту онкология!” — и не могу удержаться от смеха при этом.

Ты можешь подумать, что я немного неадекватная. Я и сама бы раньше списала это на истерику или защитные механизмы психики, а теперь думаю, что дело не в этом. Недавно я рассказывала Хулигану о своем опыте с LSD и том, что поняла тогда: я — очень веселый дух, а мир — очень смешное место, полное космической иронии.

Правда, вся эта Nesavršenost настолько совершенна, что невозможно не смеяться.

Смеюсь и держу тебя за руку.