Дорогой Алексей!
Сегодня День памяти жертв политических репрессий, то есть наш с вами «профессиональный праздник» — вы насильственно удерживаетесь на зоне без всякого на то основания, а я признана репрессированной как несовершеннолетняя на момент ареста отца в 1974 году.
Наступил новый век и даже новой тысячелетие, но сериал продолжается — одним словом, «Русский ковчег».
У меня в семье репрессированные и по отцовской и по материнской линии. Врублевские — семья бабушки со стороны отца, жили в Пинске. Они были сильно обрусевшими поляками и православными. Осознавали себя больше русскими. Хотя бабушка Евгения Антоновна и свободно говорила по-польски. Но русский язык ее был безупречен — и орфография, и каллиграфия, и устная речь. Ведь она пошла в школу еще в Российской империи, будучи 1903 года рождения.
Прадед, Антон Феликсович, служил по железнодорожному ведомству, и рз в год они всей многочисленной семьей ездили бесплатно в Варшаву — еще в ту, довоенную, не разрушенную немцами Варшаву… Когда Западная Белоруссия отошла Польше — большевички горазды были царские земли разбазаривать, чтобы у власти удержаться! — их семья на себе ощутила, насколько вольнее была жизнь в Империи. Начались гонения на русский и белорусский языки и прочие прелести ополячивания. Мои воспринимали все это как нечто временное и ждали, когда «наши» придут и прекратят все эти безобразия.
И вот «наши» пришли в 39-м. Мужа старшей дочери Елизаветы пытали и расстреляли. За что? «Время было такое…» Его сын-подросток сидел в коридоре НКВД и видел, как отца вели с допроса с выбитым глазом, который свисал из глазницы. Елизавета с детьми уехала в Польшу, и привкус ужаса и выстраданной русофобии навсегда сохранился в сердцах детей при воспоминании о Родине…
А прабабушку и прадедушку, Ольгу и Антона, вывезли в Казахстан, в степь, где они и скончались, промучившись недолго. А бабушка вышла замуж за красноармейца Ивана Стефановича Ермакова в Брянскую губернию, где ей пришлось испытать все ужасы колхозной жизни, – мой дедушка 1908 г.р. любил повторять: «Только при Столыпине и пожили»…
Поэтому мой папа восьмилетним ребенком и не кричал на демонстрации: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» — он думал: «Какое же оно счастливое, если от голода живот сводит?»
И был уличен в своем неучастии в коллективном камлании учительницей, но на первый раз прощен. И все его детство — он 1931 года — это постоянный голод. Папа вспоминал, что только в Германии и наелся впервые. В трудовом лагере, куда их вывезли немцы, тоже кормили какой-то гнилью и бурдой, но немецкие женщины жалели наших детей и подкармливали, предварительно осмотревшись по сторонам (дети имели право выходить в город с территории лагеря).
Я убеждена, что все наше крестьянство следует признать жертвами политических репрессий, наряду со священниками и отдельными народами.
А со стороны мамы сидел ее родной дядя, Мошков Евгений Андреевич. Родился в 1913 году в Петербурге Серебряного века. И чего не жилось им в этом раю? И свобода слова тебе, и свобода совести, и культура-искусство-литература хоть ложкой ешь (как заметил один знакомый итальянский эстет, Петербург Серебряного века — это как Афины времен Перикла или Флоренция эпохи Лоренцо Медичи)!
Господи, прадедушка Андрей Арсеньевич ведь по одним улицам с Александром Александровичем Блоком ходил! С Ахматовой и Гумилевым! И чего понесло в эту Красную Армию разбойников-большевиков поддерживать!
Сын закончил Макаровку и плавал помощником капитана — совсем молодым, но уже женатым. А помощник был латыш. В Риге его родня, в буржуазной то есть Латвии. Ну и пригласил команду в гости к своим на обед — значит, иностранный агент, современным языком выражаясь. Ну и пошла вся команда по 58-й статье. Всю семью тягали, но ни один от Евгения не отрекся, только жена официально развелась, но никто ее за это не осудил. А потом после отсидки — ссылка и поражение в правах. Дядя, когда началась Великая Отечественная свой «билет волчий» «потерял», так как с ним не брали на фронт, и пошел добровольцем. Воевал на Невском пятачке, где мало кому повезло выжить. Спасло только ранение и госпитализация.
Я уже не говорю о своем отце — 8,5 лет в две ходки за «мыслепреступления» и способность к анализу происходящего…
Так что сегодняшний день — 30 октября — считаю своим семейным и профессиональным ДНЕМ ПАМЯТИ И СКОРБИ — к Богу слезит мое сердцу (это из Иова).
Живи больше, Алеша!
