Письмо Марины Ермаковой #169: 20 Августа

Дорогой Алексей!

С 20 августа 2020 прошел год. Россия стала другой, во многом другой.

А для меня во всех исторических событиях очень важно постараться понять, вернее почувствовать, что в это время происходило в сердцах людей. Во всяком случае об одном сердце я могу рассказать с несомненной достоверностью. 

Смотреть вас по сети я начала летом 2020 года, а до этого залезала в сеть только по работе или чтобы посмотреть какие-то фильмы. Начала смотреть вас — и сразу вошла во вкус. Ну так мне понравилось!

20 августа 2020 года была восьмая годовщина смерти моего отца. Я вернулась с кладбища очень усталая — идти приходится около пяти километров и ехать на трех видах транспорта — и решила себя вознаградить и вас послушать.

Включаю ноутбук — и сразу в глаза, резко, страшно, наотмашь: «Отравлен Алексей Навальный».

Помню, что мысль о том, что насмерть, если и мелькнула, то на десятые доли секунды, потому что как-то сразу поняла, что вы живы.

И еще помню этот удар беспримесного горя. Да, это точно помню — не было ни грамма того подлого чувство, о котором Достоевский писал; «… в каждом несчастии ближнего есть всегда нечто веселящее посторонний глаз — и даже кто бы вы ни были». Нет, не было.

Вслед за другим героем Достоевского могу честно повторить: «Обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному ощущению, именно горю». Да, горю. 

Но в глубине души постоянно жила надежда, что все поправимо. И была вера, что вы будете жить. «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом», как точно определил Апостол Павел (Евр 11:1). И страх — страх, что интуиция может обмануть, — тоже был. И молитвы, искренние, горячие, от сердца…

И я сразу приковалась к экрану, чтобы ежесекундно следить за происходящим и быть вместе с теми, кто разделяет мои чувства.

Помню, как Кира предупредила, что достоверная информация будет появляться только в ее Инстаграм и просила не слушать всяких там мнений (или «Мнений»?). И я все проверяла, проверяла — и надежду сменяла готовность отчаяться.

И странно, что с первого дня сразу же стало ясно, кто за этим стоит.

Помню, уже 20 августа Шендерович оценил ситуацию, процитировав Гельвеция: «Знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов» (вчера пересмотрела выпуск). И еще он цитировал Ежи Леца: «Некрасиво подозревать, когда вполне уверен».

Что ж, здесь была простая логика — логика Римского права при определении преступника: Cui prodest? — Кому это выгодно? — а выгодно это было очень многим — и сознания, что без санкции первого лица никто не посмел бы вас травить. И поэтому следствие длилось минуты и пришло к правильному и впоследствии подтвердившемуся выводу, что это — Путин.

И Николай Сванидзе, который гораздо сдержаннее в своих определениях, чем Шендерович, тоже понимал это и не скрывал своей точки зрения. И даже Познер призывал власти немедленно начать расследование, если не хотят, чтобы «на них подумали». Но мы-то как раз и подумали.

Сперва думали, что вам подмешали отраву в чай. И сразу же демонстранты в Хабаровске начали выходить с лозунгами: «Путин, выпей чаю — Хабаровск угощает!»

Но особенно меня поразило — поразило уже после, когда стали известны результаты исследования нескольких лабораторий, – что в чате «Особого мнения» в первые же дни появилось короткое сообщение от слушателя: «Это Новичок». Всего два слова. Тогда у меня это вызвало раздражение: ну как такое можно писать наобум лазаря? И лишь потом, когда все подтвердилось, я вспомнила слова отца, который нередко повторял: «Народ все знает».

Да, народ… 1934 год, убит Киров. Пошла волна репрессий, особенно в Ленинграде. Хватают всех подряд, под подозрением и стар и млад. Из радио и со страниц газет льются гневные речи о врагах, внедрившихся и убивших… На кадрах скорбное лицо Отца Народов, «убитого горем» (может, и в самом деле испытывал двойственное чувство). И во время этой мясорубки, которой не видно было конца, появляются частушки, за которые могли расстрелять и с семьей расправиться:

Огурчики да помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике.

Еще помню, кадры, на которых люди в форме заполнили больницу, и Юлию не пускала поговорить с врачами. О том, что она чувствует, страшно было думать. Помню ее обращение к Путину, исполненное божественного достоинства. Это было достоинство бесспорного нравственного превосходства над человеком, к которому ей приходится обращаться.

А еще, гуляя с собаками (они всегда мне поддержка), я удивлялась, как люди могут загорать, спокойно сидеть, отдыхать, купаться. Это чувство знакомо тому, кто пережил горе. 

Эти часы — часы огромного внутреннего напряжения до самого того момента, когда вас в сопровождении нескольких экипажей ввезли в немецкую клинику, — слились у меня в памяти в один длинный-длинный день. Вы попали в руки к немецким врачам — и мы выдохнули. Начались долгие часы и дни ожидания улучшений. Но теперь у меня это была почти уверенность, что они непременно наступят. Это было уже счастливое ожидание.

Живи больше, Алеша!