Дорогой Алексей!
Теперь, когда стремительно приближается эта страшная дата, 20 августа, когда тысячи тысяч погрузились в состояние отчаяния, гнева, надежды и нервозного напряжения, и жили в виртуальном пространстве, затаив дыхание, мне хочется говорить с вами о жизни и смерти, надежде и отчаянии, о добре и зле, что и составляет реальное содержание жизни людей.
Тем более что 20 августа — день смерти моего горячо любимого отца.
У нас в Петербурге, как и во все европейской России, стояла в июне страшная жара, и у меня умерла собака Аллегра, которой было 15-17 лет. Я взяла ее с улицы, она прожила у меня 12 лет и перенесла за три последних года 5 операций; ее вытягивали с того света несколько раз, но она ушла, когда захотела уйти, — в родном доме среди родных животных. И вот теперь я учусь жить без нее и дышать без нее.
И вот здесь мой страшный грех — я у животных учусь любить людей, потому что с детства люблю и жалею их больше, чем людей. Родное животное ощущаешь как продолжение своего организма, с ним дышишь в унисон и ощущаешь в теле эту материальную теплоту любви при одной мысли о нем. К животному не испытываешь той органической отчужденности, которую испытываешь к другому человеку на физиологическом уровне и которая выражается в естественном чувстве брезгливости.
Животное брезгливости не вызывает — и этому отсутствию брезгливости и всепроникающей на клеточном уровне жалости к чужому организму, к трепету чужой жизни нужно долго учиться. Это отношение к другому человеку есть у родителей по отношению к детям, у святых, у настоящих врачей, сиделок, сестер милосердия, у инстинктивных христиан — список можно продолжить. А животное любишь этой любовью с самого начала, эта любовь нам прирождена.
‘Возлюби ближнего своего как самого себя’ — не об этой ли любви? Во всяком случая, когда моя коллега очень точно определила, сказав “вы относитесь к студентам, как к собакам”, я поняла это как похвалу — и это и была похвала с ее стороны.
Но я долго учила себя такому отношению, и училась у животных. С младенчества я плакала от фильмов и книг, в которых показаны страдания людей, но страдания животных были просто НЕПЕРЕНОСИМЫ. И родители, прежде чем дать мне смотреть фильм про животных, выясняли, будет ли там по крайней мере счастливый конец. От «Детей подземелья» и «Военной тайны» я плакала навзрыд, но «Муму» было сверх человеческих сил. «Снежинка упала на нос Бима и даже не растаяла…» это вынести было невозможно, и меня, как могли, оберегали от этого мира, но ведь в нем предстояло жить.
Папа говорил про животных: они ведь святые. И в нашей семье охотники и рыболовы считались какими-то непонятными злодеями — чужаками, лишенными чувств. Да, но ведь мясо и рыбу мы ели! Татьяна Горичева, известный православный философ, автор, в частности, книги «Святые животные», рассказывала мне, что существует библейский апокриф, согласно которому, когда люди были изгнаны из рая, животные могли в нем остаться, но они добровольно пошли за людьми в юдоль скорби, и первым, кто пошел за ними, была собака.
Учусь, учусь у собак, всю жизнь учусь, и не могу подняться до них. Да и кто может честно сказать о себе вслед за Цветаевой: «…в земной ночи я — вернее пса»?
И теперь самая страшная тайна и самый большой грех человеческой цивилизации. Все исторические формы существования людей и все культуры в той или иной мере являются фашистскими, поскольку они построены на хорошо организованном и осознанном насилии по отношению к животным и вообще — к живому. Как говорит Виктор Гюго устами своих героев: “Животные не рискуют попасть в ад. Они и без того живут в аду.”
Ребенок, который слушается своего сердца, неосознанно противится насилию и убийству не только животных, но и насекомых, часто отказывается есть мясо, узнав источник, а потом, социализируясь, он перестает противиться преступным законам общества и вписывается в жизнь фашистского социума, заглушая в себе голос совести.
Послушаем дорогого сердцу Льва Николаевича: «…государство, которое плохо относится к животным, всегда будет нищим и преступным».
Морис Метерлинк: «Если только однажды человек осознает возможность обходиться без животной пищи. это будет означать не только фундаментальную экономическую революцию, но и заметный прогресс морали и нравственности общества».
А вот Ганди: «Я утверждаю, что чем беспомощнее создание, тем большее право оно имеет на получение защиты от человека. О величии страны и нравственном состоянии ее народа судят по тому, как в ней относятся к животным».
И снова Толстой: «Добродетель несовместима с бифштексом».«НЕ УБИЙ относится не к одному убийству человека, но и к убийству всего живого. И заповедь эта была записана в сердце человека прежде, чем она была услышана на Синае».
Я помню себя с четырехмесячного возраста, но смутно, а вот с года-полутора помню уже очень хорошо — помню свои чувства. И одно из первых было чувство отчаяния.
Вот я лежу у моря, вокруг стоит радостный гам — люди общаются, купаются, загорают, дети резвятся, а один взрослый ловит рыбу — и кто-то попадается. А я лежу, одинокая в своем горе: «Ведь их убивают, убивают!», а я не могу прийти им на помощь, потому что у общества, в котором родилась, есть свои законы, протестовать против которых я не в силах — пока не в силах.
А вот папа перед смертью, пройдя голод и нищету сталинской деревни, фашистский угон в Германию всей семьи (а ему только 12 лет), послевоенную разруху и опять голод, а потом и каинову печать побывавших в плену; пятилетнюю службу во флоте, где с утра до ночи терзали молодую плоть; учебу, учебу, учебу в любых условиях, получение образования вопреки всему и ценой огромных усилий; восемь с половиной лет брежневских лагерей в Коми за инакомыслие; предательство, бесприютность и неприкаянность, говорит мне:
«Я всегда задаюсь вопросом, почему была такая тяжелая жизнь, и я понял, что это потому, что в детстве мы ломали и драли на лыко молодые липки. Они были такие тоненькие, гибкие, зеленые, так хотели жить — а мы их обдирали, обдирали, обдирали!».
А самое страшное воспоминание его (он плакал), когда они отступали, пытались убежать от немцев, и рядом на обессилевшей и отказывающейся ехать дальше лошади подожгли несчастные нелюди солому, чтобы заставить ее идти, а она упала.
Я в детстве замучила и убила паука (до сих пор не могу понять, как это могло произойти), и воспоминание об этом и раскаяние отравили мою последующую жизнь.
В Библии сказано: «И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; – вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так.» (Быт 1:29-30).
Подумать только, античная напряженно интеллектуальная и гедонистическая, и стоическая культура, и гуманизм, и Возрождение, и Просвещение, и Девятнадцатый Век с его нравственными исканиями, утонченным психологизмом и всепроникающей рефлексией, и изысканный до гротеска Серебряный Век, все эти философы, гуманисты, писатели, ангельской доброты девушки и самоотверженные женщины сосуществовали и сосуществуют со СКОТОБОЙНЯМИ, с КОРРИДОЙ, с РЫБОЛОВСТВОМ и КИТОБОЙНЫМ ПРОМЫСЛОМ, С ОХОТОЙ И С ОПЫТАМИ НАД ЖИВОТНЫМИ — УЗАКОНЕННЫМИ ИЗДЕВАТЕЛЬСТВАМИ, НОСЯЩИМИ НАЗВАНИЕ «НАУКИ», С РАЗВЕДЕНИЕМ ФЕРМЕРСКИХ ЖИВОТНЫХ И ПТИЦ с целью их УБИЙСТВА и ПОЕДАНИЯ, со ЗВЕРОСОВХОЗАМИ, МЕХОВЫМИ ФАБРИКАМИ, ИЗДЕЛИЯМИ ИЗ КОЖИ, ЦИРКАМИ, БОЯМИ ЖИВОТНЫХ.
Вся эта, с позволения сказать, культура и цивилизация строится на насилии, допускает насилие и оправдывает нассилие по отношению к беззащитным и бессловесным, а значит, является фашистской по сути.
Сегодня уже можно одеться, пропитаться, обогреться и насладиться, не убивая. И вся наука и культура в своем развитии должна стремиться к тому, чтобы сбылось пророчество Исайи:
“Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море.” (Исаи 11:6-9).
Уже 17-й год как я не ем мяса и птицу, но пока не отказалась от рыбы, но ведь я покупаю мясопродукты для своих собак и кошек, а значит, потворствую убийству. Живу с нечистой совестью в этом противоречии, мучаюсь, но продолжаю жить и потворствовать злу. Мое легкомыслие, безответственность и жестокость стали причиной гибели и страданий, страха и боли других.
Зато я четко себе представляю, что такое муки адовы, которые нас ждут, — каждый из нас испытает на себе всякую боль и всякое страдание, которое мы — прямо или косвенно — причинили любому испытывающему боль существу. Мы будем гореть на костре собственной совести, переживая как свою собственную боль каждого раздавленного муравьишки, убитого паучка, бесцельно лишенного жизни цветка.
Нам аукнется каждая котлетка, каждый плод кулинарных изысков, каждое слово, причинившее боль ближнему. Наше сердце будет разрываться от боли и сострадания, когда мы прочувствуем чужую боль как свою, и от ужаса осознания, что это сделали мы, МЫ. Но я готова к этим мукам потому, что я их заслужила. Достойное по делам моим приемлю.
И за то, что вы сейчас мучаетесь в узилище, я тоже готова отвечать.
Живи больше, Алеша!
