“Владимир. Ты читал Библию?
Эстрагон. Библию? (Размышляет.) Наверное, когда-то просматривал.
Владимир (удивленно). Где? В школе для безбожников
Эстрагон. Для безбожников или нет, не знаю.
Владимир. А может, ты ее с тюрьмой путаешь?
Эстрагон. Возможно.“
— Самюель Беккет ‘В Ожидании Годо’
Привет, Леша.
Каждый день у нас начинается со сводок новых арестов и/или новых идиотских законов.
Так, чисто для хроники: на момент написания письма ФБК уже объявлены экстремистами; Гудкова младшего арестом всей семьи и шантажом вынудили покинуть страну. Не допустили к выборам Соболь, Яшина и еще кучу народа. Через пару дней после закрытия Открытки — в лучших традициях Лукашенко — сняли с самолета, арестовали и судили в Краснодаре Андрея Пивоварова. Заочно арестовали и объявили в розыск Интерпола Ивана Жданова. Теперь же как — если кого-то закрыли, то сразу про него знаешь: нормальный человек, пассионарий.
Bellingcat доказали, что Дмитрия Быкова отравила та же группа преследующих фанатов, что и тебя. Поэт — небезопасная профессия; даже словами “правда” и “зеркало” можно, оказывается, пошатнуть режим, а Быков потроллил Крысу куда жестче — она отомстила.
Короче, если в двух словах, то каждый день — это ад или абсурд. Либо адский ад, либо адский абсурд.
…
У тром 14 июня Хулиган и я поехали на вокзал. Он на Восток, а я встречать посылку — мама прислала поездом домашней клубники вместе с частью моей библиотеки. Обложившись книгами — мои дорогие Барт, Бланшо, Беккет, Гумилев и Мамардашвили, как я скучала! — я села писать тебе поэтичное письмо про наши с ребятами смешные прогулки. Разматывать мое облако.
Но не тут-то было. Сперва вышло хтоническое интервью Путина журналисту NBC Киру Симмонсу в преддверии встречи с Байденом, и тут же — мракобесная пресс-конференция находящегося в заложниках Романа Протасевича в беларуском МИДе.
В интервью Путин пугающе дергал ногами, блестел потекшим бесформенным лицом, с глумливой ухмылочкой на очередной лобовой вопрос журналиста “убийца ли вы?”, отвечал, что “у них нет привычки убивать“, и что ему все равно, что о нем думают. ФБК — экстремисты, потому что публиковали рецепты коктейля Молотова, Навальный сознательно выехал на лечение в Германию, он не может ручаться, что ты выйдешь живым из тюрьмы, и вообще — “обманули дурачка на четыре кулачка”.
“[Навальный] “был обязан отмечаться как лицо, дважды осужденное к условной мере наказания, сознательно, хочу это подчеркнуть, игнорируя это требование закона, этот господин выехал за границу на лечение”.
Интервью породило десяток новых мемов:
…
В общем, лирическое письмо тебе не получилось — я села и написала совсем другое письмо совсем другому человеку — Филу. Я рассказывала тебе о нем, мельком, в письме о Нерукопожатном Человеке. Когда-то Фил занимал высокую административную должность в Крыму, а через пару лет после аннексии новые российские власти посадили его по (я думаю) сфабрикованному делу и продолжают набрасывать новые сроки.
Он умный, образованный, целеустремленный и жестковатый чувак с политической волей — он всегда стремился в политику. Когда-то мы долго работали вместе, временами конфликтуя, временами приятельствуя. Лет 15 назад я приехала в Киев поработать в его команде — он только получил очередное образование в сфере государственного администрирования и бесконечно выносил мне мозг переосмысленным теориями госуправления, которые я должна была сформулировать в стратегию.
В перерыве мы пошли в кино на только что вышедший “Револьвер” Гая Ричи. Главный герой фильма сидел в тюрьме в одиночной камере, и посредством библиотечных книг играл в шахматы с невидимыми соседями, обучаясь у них стратегиям и теории игр. Обсуждая тогда запутанный смысл фильма, могли ли мы представить, что все так обернется?
Мне кажется, Фила подвела его компромиссность — то, что он надеялся договориться с путинской властью и продолжать работать на своем месте, на котором он определенно кому-то мешал. Пару месяцев я почему-то думала, что нужно ему написать — тем более, у него скоро день рождения — и вот, наконец, раздобыла адрес и написала. Про тебя, конечно, тоже.
…
Привет, Фил.
Это kto nado. Надеюсь, ты немножечко удивился.)
Прежде всего хочу поздравить тебя с Днем Рождения — надеюсь, наступающим, а не прошедшим, но уж как получится. Главное, чего я тебе желаю — это не терять себя. Но, думаю, чувак с таким внутренним стержнем (и железками в теле) на это и не способен.
Уверена, ты там не теряешь времени даром и, как всегда, чему-нибудь учишься. Например, сохранять самообладание и достоинство, и юмор в странных обстоятельствах. Видеть паттерны и закономерности в маршрутах, которыми тебя ведет жизнь — ну, или которые ты сам выбираешь. Думаю, ты там дофига всего понял про этот мир — интересно потом было бы с тобой про это поговорить.
Хотела тебе сказать, что ты не один, и куча людей тебя поддерживает и помнит. Я лично, хоть и не знаю деталей, но верю в тебя и вполне догадываюсь в чем суть дела. Мы же в такое время живем — куча нормальных людей сидит.
Ты, кстати, не единственный, кому я пишу в ИК. Есть у меня еще респондент Леха, сидит примерно за то же самое. Он даже похож на тебя — такой же молодой, красивый, умный, волевой, дерзкий мужик. Кстати, он и навел меня на мысль написать тебе, но у вас там что-то ни ФСИН-Письмо, ни ФСИН-Фото не работает, так что пришлось обычной почтой. Адрес взяла у твоего адвоката.
Хочу поделиться одной историей, в связи с Лехой ее рассказал один парень — думаю, она и тебе откликнется.
(Дальше была история российского программиста Сергея Алейникова, которую послал тебе MJ и которую я внаглую смонитровала с твоим деньрожденческим письмом — без указания твоего имени, чтобы проскочить цензуру.)
Это уже другой автор, потом погуглишь, но думаю, он тоже будет тебе в тему.
В общем, Фил, есть некоторые основания полагать, что все будет хорошо.
Обнимаю, держись там.
…
На следующий день я пошла на почту, чтобы отправить письмо Филу в Крымскую ИК-2 и открытку тебе в Покровскую ИК-2. Два ИК-2 — прямо закон парных случаев в действии. Конечно, мое сообщение тебе было полно прозрачных намеков — в надежде, что у цензора не хватит ума их разглядеть (один, к тому же, прикрыт маркой).
На открытке была работа французского художника Оноре Домье 1848 года ‘Семья На Баррикадах’, а текст гласил: “Привет, Навальный! Эта открытка — с Главпочтамта на Майдане.“
…
Вечером 16 июня мы с Хулиганом вышли пройтись. Он только вернулся с Востока, я — с первой вакцинации от коронавируса.
Мы сидели на той самой скамейке у фонтана в центре города, где когда-то сидели с Беларуским Поэтом. С самим Поэтом они только что расстались, Хулиган передал мне от него привет — говорю же, сведенные мной мои персонажи тусуются без меня.
Как и тогда, недавно прошел дождь. Не сговариваясь, мы с Хулиганом синхронно оделись в черные брюки и футболки; в руках у обоих было по черному зонту. У меня была еще крафтовая коробочка с маминой клубникой — я принесла ее Хулигану и теперь он ел ягоды на скамейке у фонтана под кленами. И, черт, это опять было очень кинематографично.
Хулиган доел клубнику и мы пошли куда глаза глядят.
— Пресс-конференцию Байдена смотрел?
— Нет, некогда было, бегло видел в новостях. А ты? Что там?
— Еще нет. Только начала смотреть Путина. Фу, видеть его не могу, но нужно понять, где они будут в показаниях расходиться. Услышала только, что они собираются вернуть дип представителей, и якобы Байден, сказал Путин, считает, что Украина должна придерживаться Минских Соглашений. Мне это не понравилось. Но формулировка была “как я понял”. Может, он не так понял, а может, как обычно, врет. О, сейчас покажу тебе смешной мем.
Я показала Хулигану гифку с танцующими ногами Путина на саммите с Байденом, и рассказала, что на видео это выглядит еще хуже, потому что здесь несколько секунд, а там этот безумный танец постоянно. И непослушные ноги, и руки, перебирающие невидимые монетки, и то, как он конвульсивно вцепился в кресло — все это, и правда, похоже на Паркинсона. “Пришли мне.” — попросил Хулиган.
Мы догуляли почти до Михайловского Златоверхого Монастыря, яркие золотые купола которого еще больше позолотил тот самый golden hour. Хулиган остановился сделать фото.
— Не знаю почему, — сказала я, — но из всех конфессий эстетика православной церкви мне нравится меньше всего. Какой-то дешевый лубок.
Из узкого проулочка, выложенного булыжником, в стене открывались ворота в просторный двор с религиозным уклоном — то ли музей, то ли монастырь, то ли церковный сад.
— Никогда здесь не была, а ты? Пойдем заглянем, раз уж нас носит по всяким святым местам?
— С хулиганом по святым местам, — засмеялся Хулиган и мы занырнули в ворота.
Прозвучало очень по-есенински и так примерно и выглядело. Двор церкви, кололокольня, ремонт.
— Я, кстати, знаешь, в рамках нашего шаболдания по святым местам решила пригласить тебя в буддийский храм — там-то мы еще не были.
— Пойдем!
— Но оказалось, что в Киеве их нет. Ни одного буддийского храмчика, представляешь. Только в Чернигове. И по совпадению, к их тусовке принадлежит мой клуб, куда я хожу на муай-тай, и мой наставник туда ездит на учения.
Мы шли вдоль яблоневой аллеи. Слева от нас шла реконструкция, справа вызревали зеленые яблочки.
— Ой, забыла тебе рассказать. Мама прислала часть моих книг и среди них — ‘В Ожидании Годо’ Беккета. Я просто открыла ее с любого места, а там, значит, диалог Эстрагона с Владимиром; и один другому сперва оппонирует, а потом на каждую его реплику начинает соглашаться — ну или наоборот. И один из них говорит что-то вроде: ‘Идея в том, чтобы противоречить друг другу.‘ Я подумала: о, это же мы! Могло бы быть нашим мотто, надо послать Хулигану.
— Да-да, точно! — смеется Хулиган.
На самом деле там было не совсем так, но сути это не меняет.
Не знаю, читал ли ты эту пьесу, я — нет, никогда с начала до конца, всегда просто с любого места. Там сплошь абсурдитсткий диалог-монолог в стиле «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Стоппарда, но эти простые, на первый взгляд бессмысленные диалоги погружают в какое-то очень особое состояние.
Всю книгу ничего особенно не происходит, герои просто говорят обрывками фраз и ждут какого-то Годо — смысл метафоры ожидания каждый определяет для себя сам. Исследователи Беккета усматривают в этом и религиозные параллели с Судным Днем и пришествием Спасителя (в книге много христианских аллюзий), и критику ожидания того, что никогда не наступит.
“По словам биографа Энтони Кронина, «Беккет всегда имел Библию, в конце концов, более одного издания, и библейские симфонии всегда были среди справочников на его полках». Сам Беккет был довольно открыт по этому вопросу: “Христианство – это мифология, с которой я прекрасно знаком, поэтому естественно использую ее”. Как утверждает Кронин, эти библейские ссылки «могут быть ироничными или даже саркастическими».
В ответ на вопрос защитника в 1937 году (во время иска о клевете, возбужденного его дядей против Оливера Сент-Джона Гогарти) относительно того, был ли он христианином, евреем или атеистом, Беккет ответил: «Ни один из трех».
Глядя на все творчество Беккета, Мэри Брайден заметила, что «предполагаемый Бог, который появляется из текстов Беккета, — это тот, кто проклят за свое извращенное отсутствие и проклят за свое присутствие надзирателя. Его по очереди увольняют, высмеивают или игнорируют, но он, и его замученного сына никогда не выбрасывают окончательно.»
В метафоре ожидания Годо можно увидеть и экзистенциальное ожидание смерти; и социальную сатиру (в пьесе есть тема классового устройства общества, взаимозависимости господина и раба), и критику пассивности обывателя, ожидающего того, кто придет и решит все проблемы — ну вот как мы ждем тебя из тюрьмы, каждый день, день за днем, публикуя счетчик дней, уже проведенных тобой за решеткой.
Годо — по сути, чистый Макгаффин. Даже в финале пьесы он так и не появляется, а герои все время порываются уйти с места ожидания, но так и остаются на нем, привязанные к этой идее.
…
Через яблочную аллею мы с Хулиганом вышли к еще одному фонтану: по его периметру плевались водой крылатые дракончики, сверху возвышался парень в прозрачном нимбе с копьем — вероятно, Георгий Победоносец. Сквозь его нимб в глаза било солнце, кого он собирался пронзить копьем, было не разобрать.
У плющегося дракончика на бортике висел и плескал рукой в воде мальчик в голубом костюмчике. Я стала его фотографировать.
— Чшш, тебя точно однажды за это арестуют! — шикнул на меня Хулиган, который сам все время делает то же самое.
Мы присели на скамейку. На нас приземлились мелкие брызги. Фонтан был для этого далековато.
— Дождь, — недовольно констатировал Хулиган.
— Ты же вроде любишь гулять под дождем.
Нам часто везло гулять нетрезвыми под дождем и однажды в открытке из NY он это припомнил. Но здесь Хулиган поморщил нос. Ну да, сейчас-то мы были трезвы.
Мы посмотрели в небо. Над нами по закатному небу проплывало большое сложносочиненное облако бело-сизо-золотистых цветов.
— Сейчас оно проедет и все будет ок, — успокоила я.
Мы пошли дальше.
— Смотри, танцы!
С верхней тропинки Хулиган заприметил как внизу у другого фонтана танцуют люди — танцевальный клуб или вроде того. В окружении группы людей, без музыки двигались в танце мужчина и женщина. Кроны тонких высоких деревьев напротив нас шумно синхронно аплодировали. Мы остановились — дождаться музыку. Но ее всё не было. Только шум листвы, как ветер в камышах В Ожидании Годо.
“Прелестное место. Восхитительный вид. Давай уйдём.” — сказал бы Эстрагон.
— Пойдем? — сказал Хулиган.
Как только мы пошли своей дорогой, музыка включилась.
— Как всегда. — сказал, смеясь, Хулиган.
Nesavršenost, сказала бы я — если бы знала как это слово правильно произносится.
…
Пока мы гуляли, мне написал наш общий с Хулиганом друг Бигги, сбросив ссылку:
— Посмотри, мы тут одну штуку затеяли. Navalny Token.
Мы с Хулиганом погрузились в изучение материалов.
Интернациональная команда криптовалютных специалистов, с целью создания инструмента анонимного защищенного краудфандинга в поддержку демократических инициатив, запустила новый токен, назвав его в твою честь — Токен Навального.
Так же, как и несправедливо заключенный в тюрьму Алексей Навальный, команда токен-проекта NAVALNY верит, что демократические Россия и Беларусь возможны. Наша миссия — превратить токен в волну народной власти против диктаторов.
Это то, чего еще никогда не делалось посредством криптовалют, и мы планируем возглавить это нововведение и превратить проект в не что иное, как гражданское движение, финансируемое токеном. Помимо уникальной структуры и токеномики, цель, которой служит токен, беспрецедентна в криптовалютном мире — мы просто намерены помогать людям в их борьбе за демократию и вносить свой вклад в свободный мир, в котором каждый из нас мечтает жить…”
— Класс, но мы видим небольшую недокоммуницированность. Какие именно проекты вы будете поддерживать?
— Мы сообщим позже, не все сразу. Мы только запустились.
— Чтобы приобрести легитимность, вам нужно запартнериться с ФБК, Nexta, Координационным Советом, сделать их держателями токена; а еще сделать процесс донейшнс максимально прозрачным, — вынесли мы с Хулиганом вердикт, почитав релиз, пока ждали заказа в кафе.
— Мы как раз работаем над этим, — ответил Бигги. — Только не деаноньте нас, а то только ФСБ нам не хватало.
Все-таки все друзья у нас ненормальные. В хорошем смысле этого слова.
…
— А последний ад с Протасевичем смотрел? — спросила я Хулигана на обратном пути.
— О да.
— Я не стала, не могу уже, и так люди в Твиттере пересказали. Но, кстати, там был один светлый момент, видел? Одна журналистка взяла слово и сказала Протасевичу:
Я не верю. Мне сложно представить, Роман, что вы пережили за последние недели. Я искренне вам сочувствую. Вам, я думаю, так же искренне сочувствуют очень многие люди в Беларуси. И очень многие ваши коллеги. Всему, что вы говорите, я не верю. Потому что я предполагаю что с вами могли сделать. Просто держитесь и переживите это.
— Иностранная журналистка?
— Нет, беларуская. Татьяна Коровенкова. Я тебе пришлю.
— Это очень храбро.
— Да, такая умница. Я погуглила, и у нее тоже был опыт арестов.
Из хороших новостей: послы стран ЕС, проявив небывалую оперативность и солидарность, согласовали четвертый пакет санкций в отношении режима Лукашенко и готовят 5-й.
…
На обратном пути на булыжной мостовой Софиевской Площади нам попались бурые полосы, похожие на кровь.
— Как будто кого-то тащили.
— И далеко.
— Кого-то очень большого.
— Слишком большого.
След вел к уличному мусорному баку.
— Вряд ли это кровь.
— Вряд ли.
Поравнявшись с монастырем Софии Киевской, Хулиган вдруг сказал:
— Была история у нас в Сараево. Одни люди месяц прятали у себя в подвале сербскую семью с детьми. И вот однажды — больше некого было послать, чтобы безопасно — они послали старшего мальчика за едой. Раздобыть что-то. Он шел по улице, заваленной трупами. Буквально. Он прошел до конца улицы по трупам, ни разу не коснувшись земли.
— …о боже.
— Не знаю почему я тебе это рассказываю…
“Я знаю,” — не сказала я, а вслух спросила: “Мальчик нашел еду?” — “Да, да, наверное, консервы какие-то.”
…
Уже дописывая тебе это отрывистое письмо про политику, абсурд, перманентный саспенс ожидания — тебя, новостей, перемен; про тюрьму, христианство и хулиганство, я вдруг вспомнила еще одну историю, которую несколько лет назад услышала в Москве от Гала.
Гала — мой старший друг, наставник и крестная мать по жизни, а еще куратор в Анонимных Алкоголиках. Представитель творческой интиллигенции и диссиденства, поздний совок она застала в Барнауле, работая в театре, читая самиздат и советские литературные журналы. Потом, годы спустя, когда мы встретились на другом конце страны, мне достались от нее в наследство 2 коробки Иностранной Литературы, Звезды и Нового Мира.
В общем, история.
…
“Пока я сидела с больной с перепоя головой под сквозняком на диване, в галыных белых гигантских вязаных носках, обнимая Уолта Уитмена и Эмили Дикинсон из 200-томного собрания всемирной литературы, оставшегося на съемной квартире от хозяев-преподавателей математики, Гала, как всегда, рассказывала мне истории.
О том, как в католическом приюте Святой Марии Терезы по просьбе настоятельницы для одной неблагополучной девы проводил занятие Клуб Анонимных Алкоголиков. Речь шла не то чтобы о боге, но и о боге тоже, в контексте концепции бога Анонимных Алкоголиков. У которых на одной из 12 ступеней — кажется, на 3-й — дело доходит до того, чтобы передоверить ответственность за свою жизнь кому-то другому — наставнику по Алкоголикам или вот богу.
В инструкции Алкоголиков говорится, что, говоря о боге в контексте 12 ступеней и о том, чтобы довериться ему, Алкоголики не имеют в виду никакого конкретного бога и каждый может подразумевать под словом “бог” то, что он хочет или привык подразумевать. Хоть седовласого старца, хоть черный космос.
Никто из присутствующих католических монахинь и бровью не повел при этом интродакшне и никакого осуждения или неудобства в воздухе не повисло.
Среди прочих выступал не первой молодости, старой закалки бывший зек, алкоголик и торчок, весь в татуировках и прочих шрамах от жизни. Он говорил о своих отношениях с богом: “Я всегда знал кто мой бог и кому я служу: Дьяволу.” И никакого конфликта в связи с этим у него не было.
Кажется, в очередной отсидке он стал читать много разной литературы, в том числе, религиозной, и, наверное, стал строить отношения со своим богом Дьяволом. И вот однажды, в очередной раз обращаясь к нему в месте, отведенном внутри себя под этот религиозный диалог, и спрашивая чего бы такого жуткого сделать в услужение Дьяволу, он вдруг понял, что там — у него внутри — уже совершенно не то, что он думал. Что там уже не Дьявол никакой всемогущий, а обычный бог.
И тут что-то снизошло на зека, и он все понял.
“И что вы думаете, я сделал?”
Он снизошел со своих блатных верхних нар и пошел мыть толчок.
“Я был там совершенно не тем человеком, который моет толчок. Вы знаете, кто это делает. Я был тем, кто решал кто будет мыть толчок. И, делая это, я знал, что нарушаю существующую иерархию. И что со мной может случиться… Ну, знаете, плохие вещи.
Но я понял тогда, что с этого момента надо мной не властны законы этого мира.
И, как видите, я жив, меня не убили, не изнасиловали…”
Когда же зек вышел из тюрьмы, пришел к Алкоголикам и дошел до 3-й ступени, и речь, как водится, пошла о том, чтобы передоверить свою жизнь внешней силе — то есть своему наставнику, а затем богу — у него не было с этим проблем.
“Но однажды я понял, что перепоручая свою жизнь богу, я на самом деле оставляю ему лишь роль исполнителя моих желаний.
Типа: ‘Бог, я хочу вот этого и этого, сделай-ка это для меня.’ Но ведь смысл перепоручения ответственности кому-то вовне (богу) — то есть доверия — не в том, чтобы сделать его исполнителем твоих желаний? Потому что все, что ты хотел для себя до этого, не принесло тебе добра, так с чего бы ты вдруг сейчас знал каких правильных вещей для себя хотеть? Смысл в том, чтобы позволить богу сделать для меня то, что он хочет для меня и считает нужным.”
Кажется, прося высшие силы / бога о чем-то, алкоголики всегда помнят, что просить можно, но не для себя. Что-то вроде: “Пожалуйста, дай мне это, чтобы с этим я мог помочь другим. И дай мне сил сделать это.”
А, так вот. Когда алкоголики закончили свое традиционное приветствие — сказали свои имена и что они зависимы, в кружок вышла одна из католических монахинь Миссии, организовавшей встречу, и сказала с улыбкой:
“Меня зовут сестра Марта и я зависима. Я осознаю, что я зависима от внешней — и, возможно, ошибочной — идеи, которой я передала управление моей жизнью”.
— Прикинь! — говорит Гала, — монахиня!
В конце встречи монахини поблагодарили Алкоголиков и сказали: “Спасибо вам, вы такие светлые!” — “Да”, — смеется Гала, —”светлые”, особенно надо было видеть старого зека.
Я пришла к Гала нервная, а ушла просветленная, думая, что есть ведь такие люди, с которыми поговорить — все равно,
что побывать в храме. Гала — такая, мой храм.”
…
Вообще-то, я вспомнила эту историю не из-за сквозной темы тюрьмы, и не из-за сквозной темы бога, а из-за самой последней фразы. Потому что вот оно, мое вероисповедание — мои люди.
Потому что, поняла я, Хулиган для меня — такой же. Поэтому и наши разговоры — этот веселый циничный гон о жизни и ее разных ужасных и прекрасных историях, перенастраивающий тебя, выдергивающий из ада, включающий то самое кино-кино; и эти наши смешные споры, и прогулки по любым гетто с ним превращаются в вылазки по святым местам.
Уверена, у тебя тоже есть такие люди. И с ними ты никогда не один на баррикадах.
Леша, мы ждем. И, надеюсь, в отличие от Годо, дождемся.
